О людях и ангелах

– Чуднбя заварилась каша, – задумчиво изрёк наш рулевой. – Неправильная. Что это за война? Она не отзывается горячим сполохом в душе, сердце не детонирует, и дух не воспаряет, как должен воспарять – гордо, грозно и тревожно. Это не та война, что затыкает дьяволу лживую пасть и возвращает людей на их путь. Она вся словно бы случайная – ходили бы лучше друг к другу в гости, уважая законы наших домов, пили бы живую воду с зелёным чаем, а не мочились друг у друга в гостиных… Победа в этой войне не принесёт мира и покоя, поражение – желания собраться с силами и пересдать экзамен. Не война, а сплошное недоразумение, ошибка. Конечно, профилактика необходима, и утилизировать отслужившие свой срок боевые заряды как-то надо, но для смотра красоты полевой формы, точности наводки и изящества манёвра не нужен такой масштаб – довольно было бы небольшой локальной стычки на мировых задворках. Скажем, где-нибудь в Палестине или на Гаити. Там достаточно места для рассыпанных в дыму шеренг и предписанного уставом героизма.

– Это он. – Брахман совершил короткое клюющее движение головой, которое я периферическим зрением отметил. – Это Жёлтый Зверь толкает мир в необратимое расчеловечивание. – (Я повернулся, чтобы видеть Брахмана прямым взглядом, и невольно отметил, что за несколько дней, проведённых на свежем воздухе, он посмуглел и в целом стал выглядеть здоровее и мужественнее.) – Он явился, и само его явление есть вызов, что следует приветствовать. Ведь мы, если припомнить старый разговор, получили счастливую возможность вызов этот принять и положить предел делу забвения. То есть торжество забвения отсрочить. Что делать рыцарю в королевстве, где перевелись великаны, оскорбляющие неучтивостью прекрасных дам? Нам повезло, преисподняя не поскупилась и выделила на нашу долю вполне приличное чудовище. Но если мы позволим себе сплоховать, если нам не хватит сил и духа для победы, мир целиком ухнет в котелок с этой неправильной кашей. В ней увязнут все, и тут уже держись – для Америки, выдавившей из себя по капле трансцендентального субъекта и строящей счастливое общество хуматонов, ни кочевая империя, ни Китай заветных спор для посева атомных грибов не пожалеют.

Жаль, что Нестор со своей Большой тетрадью катил за нами следом в машине Рыбака. Он бы не постеснялся и непременно задал уточняющий вопрос, который, каюсь, и мне помог бы прояснить туман пророчеств, изрекаемых Брахманом. Нет, я вполне понимал смысл послания, но… Я думаю, это не стыдно – признаться, что тебе недостаёт ума. Напротив, подобное признание недурно человека аттестует, возвышает его, отмечает, что ли, гордым клеймом личности. Мне вот ума недостаёт определённо. И не для того, чтобы глотать взахлёб скачущие по непереводимым терминам глаголы делёзигваттарий. Для этого живой ум не очень-то и нужен. А вот хотя бы для того, чтобы, оставаясь частью мира человеков, всё-таки воспарить над ним, как мошке над циклопическим червём, и увидеть волны дрожи, вблизи кажущиеся не более чем конвульсиями, перекаты кожных складок, все эти мышечные сокращения его огромного тела, и постичь – куда же он, мир этот, ползёт. Чтобы прозреть мир во всех его неясных сочленениях и понять, какое превращение он нам и самому себе готовит. Чтобы… Чёрт! Мне даже не хватает ума, чтобы толково сказать, для чего мне его не хватает.

– Хулим всё и хулим, а чтоб и нам чего-нибудь у англосаксов не занять? – Мать-Ольха, обделённая вниманием, выпустила своё язвящее недовольство на прогулку, решив, должно быть, что вредно долго держать такого жильца взаперти. – Вон как они свои талантишки пестуют. А у нас для наших дарований вместо заботы и поощрения – если не тупое равнодушие, то зависть, злоба да ушаты нечистот. В слоновью кожу надо обернуться, чтобы ступенька за ступенькой до признания дойти.

– Эта добродетель – забота о талантах соплеменников – отпускается только в комплекте, – заметил я. – Вместе с заносчивостью, то есть убеждённостью в собственной исключительности, и необходимой в этом случае для внешнего коммуницирования двойной моралью.

– Да хоть бы и так. Ну а свобода выбора? – не унималась Мать-Ольха. – Она в каком комплекте отпускается? Почему мы, забывая о вольном духе и разнообразии жизни, из всех возможных вариантов постоянно предпочитаем выбирать между плохим и очень плохим, как между двумя упырями?

– Тебе не даёт покоя твой общественный темперамент, – пришёл мне на выручку Князь. Он смотрел вперёд и, кажется, сам был уже там, впереди, на бегущей точке собственного взгляда. – Ты увлекаешься игрой теней, пытаешься принять её всерьёз и так-таки в итоге принимаешь. Но в глубине сердца сама не веришь в то, что говоришь. И правильно делаешь. Всё это пламенное правдолюбство – не более чем риторика. Яркая, обжигающая, но риторика. Иначе сердце твоё давно бы не стерпело и лопнуло от горя и гнева.

– Что значит игра теней? О чём ты говоришь? Это моя жизнь и жизнь тех, кто меня окружает. Ничего более реального на свете для меня не существует.