О людях и книгах

От прежних литературных знакомцев Либерта отчуждал, конечно же, смертельный недуг: он знал, что обречен. Отчуждала причастность к религиозному кругу ксендза Корниловича: скамандриты аттестовали себя леворадикалами и атеистами. Либерт же был прилежный прихожанин и духовный поэт, а непримиримость этического поиска делала его, и без того не слишком общительного, еще более замкнутым, нелегким в повседневном обиходе. Так что тогдашнее существование Либерта – по позднейшей характеристике Ивашкевича, «на первый взгляд заурядное и бесцветное» – составляли все более углубленные стихи и активнейшая, напряженная переписка с самым близким ему человеком, начинающей художницей и поэтессой Брониславой Вайнгольд, вскоре принявшей монашеский сан и вошедшей в польскую словесность под именем Агнешки (опубликованные в 1976 году либертовские «Письма к Агнешке» Ежи Анджеевский поставил на уровень высших памятников отечественной эпистолографии, сравнив их с перепиской Словацкого).

Стихи Либерта, отметит уже наш современник, взыскательный Ярослав Марек Рымкевич, только начинаются как идиллия, а заканчиваются они как трагедия. В предсмертных вещах пасторального прежде поэта звучат мучительные, даже богоборческие ноты, напоминающие, пожалуй, ветхозаветную Книгу Иова. В них приоткрывается какая-то новая поэтика вещих, иногда страшных снов, странно близкая к сюрреализму Шульца или Виткевича, которых Либерт, кажется, не знал, или к будущим кошмарам Тадеуша Кантора, которых он знать и вовсе не мог. Но продолжить эти шаги самому автору было не суждено.

Безвременно ушедший, как правило, оставляет в живых боль вины. Вины не только за прошлое, которого не переиначить, но и за будущее, когда он, живой лишь в их воспоминаниях, обречен умереть еще раз, став дважды забытым. Неяркую либертовскую музу не забыли, но характерно, кто и когда вспоминал поэта из Ченстоховой, кому и зачем он оказывался нужен. В переломном для всей Европы 1934 году сборник либертовской лирики открыл своим предисловием «Аполлон польской поэзии» Леопольд Стафф. В столь же роковом 1943-м гениальный Кшиштоф Камиль Бачинский – жить ему оставалось меньше года – взял эпиграфом к своей так и не завершенной поэме «Выбор» заключительные строки либертовского «Всадника». Затем книга стихов Либерта вышла в начале обнадеживающих 1950-х, но настоящая известность пришла к нему уже в 1960-е годы, вместе с коренным обновлением польской культуры. Кажется, его тень вызывают всякий раз на повороте общих времен, перед решающим собственным шагом. Имя-оберег, имя-путеводитель… Если он, кажется, не смел и надеяться на подобную судьбу, то желал бы для себя, я думаю, именно такой.

Несколько вынужденных слов о моих переводах из Либерта: их история по-своему примечательна. Они были сделаны почти тридцать лет назад, в первой половине 1978 года. Это была работа для себя, я понимал, что печатать подобные стихи никому не известного польского поэта 1920-х годов в безнадежно застойном СССР вряд ли станут, это мне был нужен такой собеседник. Но Анатолий Гелескул, которому сам поэт показался симпатичным и кое-что из переводов понравилось, посоветовал все же отнести несколько вещей в «Иностранную литературу». Заведовавшая отделом поэзии Татьяна Владимировна Ланина, человек опытный, сказала сразу: «Нужен паровоз» (так называли тогда предисловие, написанное или попросту подписанное какой-то именитой, авторитетной для властей фигурой и делающее публикацию «проходной»). С отечественными бонзами я иметь дело не хотел, так что кандидатура оставалась одна: Ивашкевич. Пока мы думали, где Ивашкевича найти и как к нему подобраться, на сцену вышла «Солидарность», Ярузельский ввел военное положение, а все относящееся к Польше сделалось в Союзе сверхподозрительным и стократ запретным. Переводы не забылись, но отодвинулись в сторону, тем более что через несколько лет первые лица у нас в отечестве стали с катастрофической быстротой меняться, потом пришел Горбачев, и началась, казалось, уж совсем другая история…

Однако недавно стихи Либерта – то на польском, то на русском – стали сами собой всплывать в памяти. В своем столе я нашел, увы, лишь несколько машинописных листочков (компьютеры, напомню для молодых, добрались до наших палестин только к 1990-м годам, а рукописей – своих – я не храню). В редакторских столах «Иностранной литературы» от того времени, понятно, ничего не осталось: нет тех людей, тем более – их столов. К счастью, машинописная пачка, несмотря на всяческие пертурбации стольких лет, почти целиком сохранилась в домашнем архиве Юлии Марковны Живовой. Мы в 1977 году замечательно работали с ней как редактором над книжечкой Бачинского в издательстве «Художественная литература», и я потом принес ей одну из копий либертовских переводов – на всякий случай, посмотреть, а там кто знает… Сегодня я еще раз сердечно благодарю Юлию Марковну, без которой нынешняя публикация Либерта в 2007 году[122], как и тот давний Бачинский, не могли бы состояться[123].

Покровительница