О медленности

В отсутствие надежных секундомеров водяные часы Галилея переводили время в конкретную, измеримую форму массы воды, собирающейся в сосудах за конкретный период движения. Помимо опровержения ряда идей Аристотеля о движении тел, изобретение Галилея влекло за собой два других следствия. Во-первых, это был значительный для раннего Нового времени прорыв в количественном измерении времени посредством общедоступной процедуры. Изобретение Галилея способствовало тому, чтобы мы пришли к современному пониманию времени как величины полностью исчисляемой, к пониманию времени как последовательной и однородной структуры, позволяющей измерить физическое движение сквозь (неподвижное) пространство. Во-вторых, эксперименты Галилея сыграли важную роль в зарождавшейся дифференциации физического и природного времени, с одной стороны, и времени человеческого и исторического – с другой, причем первое считалось упорядоченным, прозрачным и предсказуемым, а второе – потенциально хаотическим, таинственным и сопротивляющемся всестороннему знанию общества Просвещения[143].

Несмотря на обилие тикающих часов и разных приборов измерения времени, фильмы Тыквера резко порывают с галилеевской идеей измеряемости движения и изменений. Хотя строго выверенный ритм придает сюжету и персонажам энергичность, время никогда не сводится к абстрактному вместилищу человеческого восприятия. Не приходится говорить о естественном времени в творчестве Тыквера и как о чем-то прозрачном и однозначном, чем-то таком, что можно с успехом подчинить при помощи матриц инструментального разума и тикающих часов. У Тыквера само время находится в бегах. Оно уклоняется от всяких попыток определить или описать его, и не в последнюю очередь потому, что тыкверовские нарративы разрушают модерную дифференциацию человеческого и естественного времени, а также не признают разграничение мира на пространство и время. Время нередко предстает как пространство, проявляясь в форме надписей на дорожных указателях или в виде территориальной растяжимости. Мнимая незыблемость пространства, напротив, то и дело содрогается под ударами всевозможных стратегий темпорализации, продиктованных желанием протагониста вырваться из существующих рамок или просто обусловленных движением камеры.

Самое важное, однако, в другом: и человеческое, и природное время у Тыквера свободно от характерной для сегодняшнего дня тенденции ставить линейность и прогресс выше рекурсивности, цикличности и многообразия. Время может увлекать протагонистов вперед и вместе с тем тянуть их назад. Повествовательное время, обращенное в один и тот же момент в противоположные стороны, может приводить героя в движение и тут же пригвождать его к месту. Это же время помещает зрителя в ситуацию множественного эмпирического опыта, чьи параллельные траектории выстраивают, каждая по-своему, отношения между прошлым, настоящим и будущим; но всем им присущ антигалилеевский взгляд на время как на область вторых шансов, случайных возможностей и непредсказуемых альтернативных исходов.