О моя дорогая, моя несравненная леди (СИ)

Лена лежала на его руках. Левая рука ее безвольно свешивалась к полу. Волосы светлым потоком стекали вниз. Голова была бессильно откинута набок. В лице, по-прежнему, не было ни кровинки. И лишь слабое биение тоненькой веночки у виска выдавало присутствие души в ее теле.

Кирилл, не отрываясь, смотрел на нее. Рука его по-прежнему держала "Елену Прекрасную".

Паша, не отрываясь, смотрел на картину. Она словно примагнитила его, не позволяя отвести глаз от женщины, лежавшей на софе в потоке лунного света...

Паша смотрел молча, не делая ни одного движения. Лишь время спустя он вздрогнул и перевёл взгляд на Кирилла. Кадык его дернулся, а голова, одобрительно качнулась вниз-вверх.

-Хороший выстрел. Снайперский. - сказал он. - Зачет.

Потом развернулся и начал подниматься по лестнице.

Кирилл отпустил, наконец, раму и, отойдя от мольберта с картиной, рухнул в кресло.

Некоторое время он сидел, механически, бездумно потирая ладонь о ладонь, и лишь потом поднял голову и посмотрел на Елену.

Эта женщина была знакома ему до мельчайшей детали, до последнего штриха, до тончайшей черточки. Со всей своей тривиальностью и примитивностью. Со всей своей красотой и грацией. Со всем своим артистизмом и избыточностью...

Избыточность...

То, что в глазах Кирилла делало "Елену Прекрасную" шедевром.

Она продержалась на холсте еще какое-то мгновение, а после, словно бабочка взмахнула крыльями и... исчезла. Растворилась, оставив после себя чудовищную, звенящую пустоту.

Полная жизни рука женщины завершила свое естественное движение, приласкав невесомым взмахом пальцев живот. Ее таинственный взгляд утратил свою пугающую отрешенность, словно волшебная, сказочная мелодия, расчлененная на ноты безжалостной рукой композитора. Здесь было все: и запредельная мука белой стерильной палаты; и запредельная радость первого крика; и тихая, ласковая песня, плывущая над черной полуночью; и звонкий, радостный смех, заполняющий солнечные дни; и страх; и надежда...

Здесь было все. Только шедевра, полного избыточностью и тайной, уже не было.

Кирилл смотрел на картину, не в силах оторваться...

*

Наверху, еле слышно щелкнула аккуратно притворенная дверь в спальню.

Кирилл не шелохнулся.

Чудовищное потрясение, сравнимое разве что с контузией, все еще цепко держало его. Реальность просачивалась в сознание с задержкой, вызывая ощущение замедленного кино...

Пашины кроссовки неторопливо прошлись по октаве деревянных ступеней, и он опустился в соседнее кресло. Повозился с сигаретной пачкой, похрустывая целлофановой оберткой, потом щелкнул зажигалкой. Раз, другой, третий...

Кирилл поднял глаза и засек мелкую, предательскую дрожь его пальцев, хотя Паша быстро справился с собой. Маленький синий факел, упершийся в кончик сигареты, колебало лишь его дыхание.

Спалив втрое больше газа, чем было необходимо, чтобы докрасна раскалить табак, он отпустил, наконец-то, кнопку...

Они молчали. Молчали, ибо сказать было нечего, и эта пустота ошеломляла своей избыточностью и высказанностью.

Они молчали. Молчали, поскольку нарушить тишину, затопившую гостиную, чем-либо помимо крика казалось кощунственным.

Они молчали. Молчали до тех пор, пока молчание само не перекрыло все мыслимые децибелы, яростным криком ворвавшись в молчавших.

-Ну, ты как? - спросил Паша, приглушая тишину.

-Нормально. - заезженная, тысячу раз произнесенная отговорка прозвучала так, что Кириллу самому стало тошно, но это все равно было лучше чем ничего. - А что... теперь?

-Теперь... - Паша пожал плечами. Только теперь он начал делать ровные, глубокие затяжки, а не гнать дым со скоростью разогнавшегося паровоза. - Я полагаю, тебе вряд ли захочется и далее оставаться здесь? Нет?

-Да.

-Да. - Паша отнял сигарету от губ и примял ее в серебряной пепельнице, скрипнувшей по гладкой полировке стола. - Сколько времени тебе нужно на сборы? Я успею подняться... наверх?

С этими словами он встал и направился к лестнице.

Кирилл же так и остался сидеть в кресле, словно зачарованный глядя на глубокую, шершавую бороздку, вспоровшую сверкающую гладь полировки...

* *

Одиночество шлялось за мной и в волнистых витринах

Отражалось печальной фигурой в потертом плаще

За фигурой по мокрым асфальтам катились машины -

Абсолютно пустые, без всяких шоферов вообще.

Твою мать, подумал он, и чего я не согласился на Египет?!

Кирилл протянул руку и опустил шторку иллюминатора, заведомо зная, что облегчения это не принесет. Местечко у окна, казавшееся таким козырным десять часов назад, в Шереметьево, потеряло свою привлекательность здесь, над Атлантикой, когда ослепительное солнце вливалось в него со всей своей полуденной щедростью, делая финал и без того непростого перелета совершенно изнурительным.

А до Хургады всего-навсего четыре часа полета! Вместо двенадцати.

Путешественник, блин!