О науке без звериной серьёзности

Вот сидит человек в своём скучном кабинете, грызёт карандаш и размышляет, например, о том, как же Вселенная получилась именно такой, а не какой-то другой. Или почему бактерия ведёт себя так, а не иначе. Или как сделать так, чтобы аккумулятор дольше держал заряд. Или… не важно.

Учёный выписывает формулы, вычисления не сходятся — не хватает какой-то переменной. Он мучается, грызёт карандаш с удвоенной силой. Всё равно не получается. Звезды не скапливаются в галактики, эволюция не доходит до человека, атомы отказываются образовывать заданную решётку. Это же настоящая трагедия, пусть и не выходящая за пределы одной черепной коробки.

Так проходят дни, месяцы, годы. И вдруг вспыхивает в голове лампочка: «Решение есть! Я его нашёл!» Драма мысли закончилась хеппи-эндом. И это для человека (а порой и для человечества) куда важнее, чем какая-нибудь революция. Только сделать из этой истории сериал гораздо сложнее. Но зато причины для зависти гораздо серьёзнее.

P.S.

Помню, как писал эту колонку. Это были новогодние праздники, я сидел в загородном доме моего брата, смотрел на горящий камин и предавался мечтам. Мечты были наивно-подростковые: поехать на станцию «Восток» в Антарктиде, в одиночку перейти Хибины с запада на восток, отправиться в кругосветное плавание на научном судне. Ну, а если ничего не получится? Если мой мир будет всё так же ограничиваться клавиатурой ноутбука? Может ли в этом пространстве произойти что-то значимое?.. Однозначного ответа у меня нет до сих пор.

Почему еда лучше секса О метафорах, которые помогают нам сделать мир понятнее

Я их люблю. Бабочку Лоренца, бутылочное горлышко, чёрный ящик, первичный бульон, геном-книгу, крысу Эйнштейна… Ну и, конечно, кота Шрёдингера.

Это всё метафоры науки, которые помогают нам лучше понимать сложные вещи. Понятие метафоры ввёл в оборот ещё Аристотель (проще назвать, что он ввёл в своём IV веке до нашей эры).

В случае с популяризацией науки речь идёт о том, что некое зубодробительное понятие объясняется через максимально простые образы. Мы ещё со школы помним, что митохондрия — это энергетическая станция клетки, а вот если употребить слово «аденозинтрифосфатсинтаза», то становится страшновато.

Мы помним, что митохондрия — это энергетическая станция клетки, а вот если употребить слово «аденозинтрифосфатсинтаза», то становится страшновато.

Некоторые словосочетания становятся настолько привычными, что мы даже не задумываемся об их метафорической сущности. Филологи называют это стёртой метафорой. В быту классический пример — ножка стула. В науке близко к этому стоит, например, чёрная дыра, которая на самом деле вовсе не дыра и вовсе не чёрная, а скорее наоборот.

Ещё филологи выделяют резкую метафору (диафору). Это когда образ и то, что с его помощью пытаются объяснить, расположены в максимально далёких смысловых областях. Допустим, приключения двух клоунов в поезде иллюстрируют теорию относительности, а домашний кот в ящике — парадоксы квантовой механики.

Хорошая научная метафора обладает несколькими качествами.

Во-первых, она не должна сильно искажать смысл исходного явления. Впрочем, искажать она всё равно будет, вопрос — насколько. Если мы возьмём всё те же митохондрии, то формулировка «энергетические станции клетки» очень сильно упрощает картину. Вовсе они не станции, а органеллы, к тому же на обеспечении энергией их функции не заканчиваются, у них даже ДНК собственная есть. Но главное выделено. Вот если бы мы сравнили митохондрию с информационным центром или со свалкой отходов, то это было бы явное враньё.

Во-вторых, образ, с помощью которого передаётся научное понятие, должен примерно одинаково восприниматься большинством читателей-слушателей. Отсюда, кстати, и название этой главки (а вы думали, почему я её так назвал?).

С точки зрения использования в метафоре секс не очень хорош, ведь представления об этой области у Homo sapiens сильно различаются. Одни способны говорить о сексе легко и непринуждённо, а другие краснеют и устремляют глаза в пол. Кто-то придерживается патриархальной морали: только один постоянный партнёр, со штампом в паспорте и венчанием в церкви. Другой исповедует свободную любовь. Есть женщины, привыкшие быть объектом отношений: их надо соблазнять, они «дают», их «берут». Но есть и барышни, готовые признавать себя только равноправным активным партнёром, и никак иначе. Ещё бывают геи, асексуалы, импотенты, поклонники BDSM, депутат Слуцкий, депутат Мизулина, зоофилы, некрофилы и много кто ещё. Секс у всех разный.

А приготовление и употребление еды для большинства людей воспринимается примерно одинаково. Тема не табуированная, социально нейтральная, политически безопасная. Депутаты Госдумы едят по утрам примерно такие же бутерброды, что и пятиклассник из Надыма. Короче говоря, как метафора еда лучше секса.