О ней и о ней

- Господи помилуй. Невинно погибаю!

Трррааааххх!

Тащили.

- Умоляю: пощадите!

Тррраааххх!!!

Тащили.

Ванька Мудыня, Семен Худоногов, Наум Непомнящий мертвенно-бледные, устало расстегивающие полушубки, с рукавами, покрасневшими от крови.

Алексей Боже с белками глаз, воспаленными кровавым возбуждением лицом, забрызганном кровью, с желтыми зубами в красном оскале губ, в черной копоти усов.

Ефим Соломин с деловитостью, серьезный и невозмутимый, трущий под носом, сбрасывающий с усов и бороды кровяные запекшиеся сгустки, поправляющий разорванный козырек, оторвавшийся наполовину от зеленой фуражки с красной звездой.

Закадровый голос Срубова:

- Разве этой интересной ЕЙ - Революции - это ЕЙ необходимо только заставить одних убивать других, приказывать умирать другим. И только. И чекисты и я сам, Срубов, и приговоренные одинаково ничтожные пешки в большой игре Мировой Революции, маленькими винтиками в этом стихийном беге заводного механизма. На этом заводе уголь и пар - ЕЁ стихийная сила. Хозяйка здесь ОНА - Революция - жестокая и прекрасная.

Молодой красавец - гвардеец не хотел раздеваться. Кривив тонкие, аристократические губы, сказал:

- Я привык, чтобы меня раздевали холуи. Сам не буду.

Наум Непомнящий злобно ткнул его в грудь дулом нагана:

- Раздевайся, гад!

Офицер раздраженно:

- Давайте холуя!

Непомнящий и Худоногов схватили упрямого за ноги, свалили.

Рядом почти без чувств генерал Треухов. Хрипел, задыхался, в горле у него шипело, словно вода уходила в раскаленный песок. Его тоже пришлось раздевать.

Соломин плевался, отворачивался, когда стаскивал штаны с красными лампасами:

- Тьфу, не продохнешь. Белье-то како обгадил гад.

Гвардеец раздетый, стал, сложил руки на груди и не шагу. Заявил с гордостью:

- Не буду перед всякой мразью вертеться. Стреляй в грудь русского офицера:

Отхаркался Худоногову в глаза.

Худоногов, в бешенстве, сунул в губы офицеру ствол маузера и, ломая белую пластинку зубов, выстрелил.

Офицер упал навзничь, беспомощно дернув головой и махнув руками. В судорогах заиграло мраморное тело атлета.

Сцена 41. Воспоминания Срубова о лошади. Натура. День. Лето.

Могучий жеребец, путаясь в постромках, бился на улице с переломанной ногой. Мышцы судорогой играли на его белом, мраморном теле.

Сцена 42. Расстрельный подвал ЧК. Павильон. Ночь. Зима.

Худоногов рукавом стирал с лица плевок.

Срубов сказал Худоногову:

- Не нервничать! - и властно, раздраженно остальным: - Следующую пятерку. Живо! Распустили слюни.

В пятерке оказалось две женщины и прапорщик Скачков. Он так и не перерезал себе вены, уже голый, все держал, вертел в руке маленький осколок стекла.

Полногрудая, вислозадая дама с высокой прической дрожала, не хотела идти к “стенке”. Соломин взял её под руку:

- Не бойсь, дорогая моя. Не бойсь, красавица моя. Мы тебе нечё не сделаем. Вишь, туто-ка и друга баба.

Голая женщина уступила одетому мужчине. С дрожью в холеных ногах у щиколоток, ступала она по теплой слизи пола. Соломин вел её осторожно, с лицом озабоченным.

Другая - высокая блондинка. Распущенными волосами прикрылась до колен.

Глаза у неё СИНИЕ. Брови густые, темные. Она совсем детским голосом и немного заикаясь:

- Если бы вы знали, товарищи, жить как хочется. ЖИТЬ!

И синевой глубокой на всех льет.

Чекисты не поднимают револьверы. У каждого глаза - угли. И видят они только её...

... торчащий из распущенных волос сосок идеальной груди...

... пушистый лобок у схождения стройных развитых ног...

...синие до невозможности глаза...

Комендант жевал потухшую папироску, забыв отдать команду.

Неподвижно стояли пятеро с закопченными револьверами. Глаза у всех неотрывно на неё.

Стало тихо. Испарина капала с потолка и об пол разбивалась со стуком.

Запах крови будил в Срубове звериное, земляное. Закадровый голос Срубова: