О нём (ЛП)

В последний день, когда я видел Себастьяна в классе, он сидел на первой парте рядом с Сабиной и Леви, просматривая их финальные главы. Прядь волос постоянно падала ему на глаза, и непроизвольным жестом он ее откидывал. Рубашка натянулась на спине, демонстрируя карту сокровищ — упругие мышцы и твердые кости, — и напоминая мне, как он выглядел обнаженным. Находиться с ним в одном помещении после нашего расставания было по-настоящему больно. И я поражался, каким образом у меня получалось ощущать почти физическую боль, когда ко мне никто даже не прикасался. В груди, в горле — саднило во всем теле.

Все это время Отем сидела рядом со мной, ссутулившись под грузом чувства вины, и пыталась слушать, как Фудзита рассказывал о техническом редактировании и форматировании текста. Время от времени она посматривала на Себастьяна, а потом на меня, взглядом спрашивая «Ты ему рассказал?»

Но Отем и сама знает ответ. Мне еще только предстоит разговор с Себастьяном, во время которого я все ему расскажу. Ну а пока мы с ним не обменивались ни смс, ни письмами, ни даже записками в папке с главами. Врать не буду: по ощущениям это сродни медленной смерти.

В детстве я видел один фильм, который, вероятно, не предназначался детям моего возраста, но одна сцена запомнилась так сильно, что заставляет содрогаться от страха, стоит ее вспомнить. В ней женщина шла по улице с ребенком, который, вырвавшись от нее, попал под машину. Не знаю, что по сюжету было потом, но в этом моменте мать закричала и попыталась пойти назад, чтобы отменить произошедшее. Она была такой безумной, такой измученной, что на какое-то мгновение ее разум раскололся надвое, и она решила, будто все может изменить.

Я не хочу сравнивать расставание со смертью ребенка — я не настолько мелодраматичен, — но ощущение беспомощности, когда нет ни единой возможности изменить свою судьбу, настолько туманит мозг, что иногда меня начинает подташнивать. В нашей с Себастьяном ситуации я совершенно беспомощен что-либо изменить.

И ничего не могу сделать, чтобы его вернуть.

Родителям я сказал, что наши чувства сгорели, и в то время как мама с папой всеми силами пытаются меня приободрить, а с Отем мы стараемся вернуть в наши отношения привычную легкость, мое дурное настроение по-прежнему со мной. Я не голоден. Сплю как сурок. И мне плевать на эту дурацкую книгу.

***

Спустя три недели после нашего разрыва и за восемь дней до срока сдачи книги я вижу Себастьяна у себя на крыльце, когда приезжаю домой.

Этим признанием я не горжусь, но едва увидев его, начинаю плакать. Нет, на тротуар, конечно, не падаю, но горло сдавливает, а глаза жжет. Возможно, причина моих слез кроется в страхе, что его приход принесет с собой новую боль. Что Себастьян вдохнет новую жизнь в мои чувства, после чего снова меня покинет — как хорошо выполнивший свою работу миссионер.

Себастьян встает и вытирает ладони о спортивные штаны. Видимо, он приехал сюда сразу после тренировки.

— Я прогулял футбол, — вместо приветствия говорит он. И так нервничает, что его голос дрожит.

Мой тоже:

— Серьезно?

— Ага, — с неуверенной улыбкой, когда медленно приподнимается только один уголок губ, отвечает Себастьян. То есть мы в состоянии улыбаться друг другу? И это нормально?

Тут до меня доходит — и это ощущение похоже на отрезвляющую пощечину, — что Себастьяну комфортно находиться в моем обществе. Потому что его улыбка сейчас искренняя.

У него нет своей Отем, Пола и Дженны Скотт, Мэнни и даже Хейли — которая хоть и бесит, но все равно полностью поддерживает.

Не в силах больше сдерживаться, я улыбаюсь ему в ответ; Себастьян стал заядлым прогульщиком. Господи, а видеть его невероятно приятно. Я так соскучился по нему, что мои эмоции готовы взять верх над разумом и заставить меня обнять его, прижавшись лицом к его шее.

Мой вопрос более чем очевиден:

— Что ты здесь делаешь?

Откашлявшись, Себастьян смотрит по сторонам. У него красные и припухшие глаза, и я думаю, что на этот раз он плакал.

— Дела идут неважно. И я не знал, куда еще пойти, — усмехнувшись, он зажмуривается. — Звучит как-то убого.

Не зная, куда пойти, он в итоге пришел ко мне.

— Совсем нет, — неустойчивой походкой я подхожу к нему. Достаточно близко, чтобы прикоснуться, если захочу, и чтобы всмотреться повнимательней, все ли с ним в порядке. — Что случилось?

Взгляд Себастьяна направлен куда-то на наши ноги. На нем бутсы для игры в зале — как по мне, они ему очень идут: черные адидасы с оранжевыми полосами. На моих ногах сейчас красуются потертые вансы. Пока он думает над ответом, я фантазирую, как наши ноги движутся в танце или как наша обувь стоит у входной двери.

Мой мозг чертов предатель. Едва увидев Себастьяна на ступенях моего дома, уже рисует образ женатой парочки.

— Я разговаривал со своими родителями, — говорит он, и колесики в моей голове с визгом останавливаются.

— Что?

— Про себя я им ничего не говорил, — тихо продолжает Себастьян. В ответ на его слова, значащие так много, мои колени слабеют. — Поинтересовался чисто теоретически.