О-О

Нечего и говорить, что мы немедленно приступили к изготовлению Менаша. Но, к нашему общему удивлению, я все никак не беременела, хотя перестала принимать таблетки за полгода до свадьбы. Вскоре удивление сменилось беспокойством, затем – страхом. Мы стали ходить по врачам – те разводили руками: не знаем… не понимаем… не было ли у вас раннего аборта? Ага… тогда, возможно, вам просто не повезло…

В общем, я снова попала в малую долю процента. Кому-то в этой жизни выпадает счастливая доля, кому-то – горькая, кому-то – львиная. Мне же, как видно, выпала малая. Малая доля процента. Потом было несколько довольно трудных лет. Консультации в клиниках, иностранные профессора, всевозможные методы лечения – обычные и экспериментальные, знахари, бабки, каббалисты, амулеты… – и снова профессора, и снова знахари, и снова амулеты, и отчаяние, отчаяние, отчаяние – ведрами.

Мало-помалу мы смирились с мыслью о том, что сможем иметь лишь усыновленного ребенка, и заполнили соответствующие анкеты. Нам назначили собеседования, экзамены. Думаю, во всем мире трудно было отыскать пару, которая выдержала бы эти экзамены лучше нас. И немудрено: ведь мы готовились к своему ребенку с пятнадцати лет! Мы мечтали о нем еще в школе! И вот, представить только – какая-то малая доля процента…

Очередь продвигалась медленно. Нам было уже по тридцать пять, когда в доме раздался долгожданный телефонный звонок. Прошло двадцать лет с того давнего сладкого перешептывания пятнадцатилетних подростков – целых двадцать лет! И вот мы могли, наконец, увидеть нашего будущего ребенка. Мы жутко волновались. Ребенка показывала Ноами из социальной службы – она с самого начала вела наше дело и была в курсе всего: нашего отчаяния, наших сомнений и разочарований – всего.

Мальчика звали Томер, а не Менаш – но что с того? Мы любили его заранее и были бы рады забрать немедленно, в тот же день. Но порядок, как объяснила Ноами, требовал сделать перерыв для окончательного оформления документов.

– Потерпите три месяца, – сказала она, – всего три. Еще и лучше – успеете хорошенько подготовиться… Да и вообще – бывает, что люди передумывают в последнюю минуту. Хотя это, видимо, не про вас.

Мы вернулись домой счастливыми, полными новых планов и, следовательно, новой любви. Время вдруг понеслось вскачь, и тут… тут, девочка, случилось чудо – я забеременела. Это обнаружилось на рутинном регулярном осмотре – одном из тех, которые я еще делала по инерции своих прежних чудовищных усилий. Когда врач оповестил меня об этом, я потеряла дар речи. Но, видимо, вопрос «как?!» звучал достаточно громко, даже не будучи произнесенным вслух.

– Не знаю как, – ответил врач, пожимая плечами, – не имею понятия. Вероятность этого была более чем ничтожна. Малая доля процента.

«А! – подумала я. – Тогда понятно».

Я все еще не могла говорить – внутри поднялась какая-то тугая волна и пережала гортань. Не помню, как я добралась до дому. Натан вернулся с работы намного позднее, и, только взглянув на него и на темноту за окном, я осознала, что все это время просто сидела на диване – даже не переодевшись, как пришла.

– Что? – спросил он с тревогой. – Какие-то проблемы? Что-то с Томером? Да говори же ты!

Я молча протянула ему листок, на котором рукой доктора было написано про девять недель. Натан прочитал и заплакал – и только тогда заревела уже и я – в голос, который очень кстати вернулся именно в этот момент.

К Ноами мы поехали извиняться лично – слишком многое нас связывало, чтобы отделаться телефонным разговором. Ноами выслушала и обняла меня.

– Я слышала, что такое бывает, – сказала она, – но не верила, думала – сказки. И вот теперь – своими глазами… Счастья вам с Менашем. А о Томере не беспокойтесь – сами видели, какая у нас очередь.

И мы поехали домой – рожать своего Менаша…

И он действительно оказался… – Мамарита помолчала, подыскивая слово… – великолепным! Просто великолепным! Нас ждали семнадцать лет чистейшего счастья. Чистейшего счастья…

Мамарита вздохнула и принялась рассматривать собственные ладони, словно ища там продолжения истории. Но ладони были пусты, молчал и Комплекс – особой тишиной, полной мышиных шорохов, приглушенного шепота, шарканья, вздохов, цоканья чьей-то торопливой побежки, едва слышного собачьего повизгивания.

– Я рассказала это не для того, чтобы убедить тебя в чем-то, – проговорила она наконец, – а чтобы ты поняла, почему я не стану помогать избавиться от Менаша. Никогда не стану. Сама делай, что хочешь, но меня не проси. Ты поняла?

Хели кивнула.

– Мамарита, а что случилось потом, когда…

Мамарита резко поднялась на ноги.

– Пойдем девочка. Пора кормить ребят.

С тех пор они больше ни разу не возвращались к этому разговору, но сейчас, спустя еще три месяца, в ночь гибели Дикого Ромео, Хели больше чем когда-либо сомневалась в правильности принятого… – да что там принятого!.. – навязанного ей решения. Она тихо плакала, прижимаясь к теплой Мамарите, и крошечный Менаш, беспокоясь за маму, стучал изнутри в тугой барабан живота.

7