О пережитом. 1862-1917 гг. Воспоминания

Дела на войне шли плохо. От нас, оставшихся дома, более, чем когда-либо требовалось спокойствие, вера в лучший исход. Своим малодушием мы могли лишь ухудшить положение.

Мечта «о мире всего мира» разлетелась, как дым. Мы с неудержимой силой и простодушием славян летели по наклонной плоскости красивейших идей, забывая о том, что имеем обязательство сохранить все то, что умом, гением, кровью наших предков создано было для нас и для наших потомков.

Снятие лесов в Абастумане

В конце июня появились слухи, что Экзарх Грузии Алексий, объезжая свою Епархию, заедет в Боржом и к нам в Абастуман посмотреть, что делается в новом храме. Мои недруги ожили.

Вскоре мы узнали, что Экзарх не только будет в Абастумане, но что 3-го июля предполагает служить в нашей церкви всенощную, а 4-го — обедню. А у нас же по всей церкви — леса, пыль, шагу ступить нельзя, чтобы не запнуться, по неопытности не набить себе шишек о бревна, — а тут это неожиданное архиерейское служение и проч<ее>.

Народу в Абастуман, как всегда в сезон, понаехало множество. Такие слухи нимало не смутили нас — Настоятеля, ктитора храма и меня. Задолго до таких вестей было нами условлено все лишние леса снять, а лишними были сейчас весь центр храма с пола до купола и леса снаружи храма. Кстати, мы решили снять и боковые, внутренние, так как то немногое, что оставалось просмотреть в правом и левом крыле храма, можно было достать и со стремянок, с подвижных лесов. И мы решили в несколько дней осуществить намеченный план — освободить от лесов весь храм.

Работа закипела. С шести утра до семи вечера тенгинцы^[332]за хорошую плату работали вместе с нами, не покладая рук. С каждым часом храм больше и больше открывался, и сердца наши радовались.

В эти немногие дни мы преобразили груду бревен, досок, вороха пыли в стройную, нарядную, сверкающую золотым орнаментом церковь. Все, кто ее видел, поздравляли нас, радовались с нами. Уверовали, что конец росписи не миф, как утверждали наши противники.

3-го июля <1903 года> церковь была в полном блеске. Сотни огней сияли в паникадилах, в подсвечниках. В 6 часов о<тец> Константин прошел в драгоценном «жалованном» облачении к паперти. В то же время вдали показался экипаж Экзарха.

Владыка вышел из экипажа крупный, благодушный. Здесь, на наружной паперти, о<тец> Константин встретил его с крестом, с внушительным словом, дав понять Владыке, что тут все «утверждено и одобрено Высочайше». Таким образом, поставил его в положение «не ложное». Тот, став на такую точку, все понял… О<тец> Константин был горячий искренний оратор. Все, что сказал он, такой красивый, приятный, в драгоценных ризах, было хорошо, радостно, убедительно.

Экзарх вошел в храм (еще было светло), осмотрелся и сразу просиял: не это, по наветам в Тифлисе, он думал здесь найти… и рад был, что случилось так, а не иначе. Войдя в алтарь, поздравил нашего милого батю с великолепным храмом, с понравившейся ему росписью.

Началась всенощная. Я переживал вторично дни Владимирского собора. После всенощной Настоятель представил меня Владыке, и я вместе со всеми был приглашен во дворец, где остановился Экзарх, к чаю.

Чай затянулся до 12-го часу. О многом расспрашивал меня благодушный старик. Многое он узнал тогда, чего не знал, сидя у себя в Тифлисе. С ним приехало несколько человек его «свиты». Между ними был молодой Протоиерей Иоанн Восторгов, позднее игравший большую роль в Москве и вообще в делах церковных последних 10–15 лет перед событиями, изменившими лицо прежней России.

Ласково отпустил всех нас Экзарх.

На другой день была назначена торжественная литургия в новом храме. Народу было множество. Всем хотелось посмотреть роспись, которую многие после всенощной знали, говорили о ней…

Экзарх сказал краткое слово, помянул создателя храма — почившего Цесаревича, похвалил мою роспись. Все честь-честью. Блестящую, захватывающую проповедь, посвященную памяти Цесаревича, произнес о<тец> Восторгов. О нем и тогда уже было слышно, как о прекрасном проповеднике и о том, что слабый и добрый Экзарх Алексий совершенно подчинен его влиянию.

После обедни, когда я — счастливый — подходил к кресту, Владыка поздравил меня и благословил на окончание дела. После обедни была панихида по Цесаревичу, позднее вторая на месте его кончины.

Экзарх с о<тцом> Восторговым ездил с визитами, был он и у меня, снова хвалил роспись. Был обед во дворце, в 7 часов — подробный осмотр храма.

Утром следующего дня Экзарх покинул Абастуман, довольный виденным, послал телеграмму Императрице в Петербург. Теперь и у меня в Абастумане стало немало друзей. По праздникам в храме за обедней было полно молящихся и любопытствующих.

В то лето заграницей умер Чехов^[333]. Не стало отличного художника, не совершившего до конца своего пути.

Получили известие о рождении Наследника Алексея Николаевича.

В Уфе умер глубоким стариком отец. Сестра была на пути из Абастумана в Уфу, приехала ко дню похорон, видела, как Уфа отозвалась на смерть отца, старейшего из ее граждан.

Ольга оставалась еще в Абастумане.