О пережитом. 1862-1917 гг. Воспоминания

В мае мы втроем — я, жена и старшая дочь выехали через Краков — Вену в Париж. Он нерадостно встретил нас. Еще в Вене мы узнали о болезни нашей Настеньки… Приехав в Париж, получили новое известие, более тревожное, а затем одну за другой телеграммы. В последней было сказано, что девочка скончалась. Тяжело было горе жены. Мысль, что останься она около Настеньки, — та была бы жива, угнетала жену. Париж сразу стал немил… Интерес к нему пропал. А впереди ожидало нас новое несчастье. Помню, мы собрались на выставку Родена. Проезжая где-то около Французской Комедии, нас обогнал экипаж с четырьмя японцами, такими радостными, шумными. Нервы наши были в плохом состоянии. Вид веселых япошек как-то кольнул меня… Мы доехали до выставки, пошли пешком, слышим, газетчики выкрикивают последние новости. Ухо на лету ловит радостную весть: «Вчера произошла встреча двух эскадр — Русской и Японской. Японцы разбиты, подробности особо». Не успели мы усвоить радостную весть, как бегут с новыми подробностями. Навязчиво кричат, что в Цусимском проливе произошло Генеральное сражение^[339]. Русская эскадра погибла. Рожественский взят в плен… Быстрая смена большой радости и огромного несчастна была ошеломляюща. Вести одна отчаяннее, безнадежнее другой сменялись в продолжение дня. Надо было страшную правду принять и пережить. Величие Родины, ее слава, — все на время померкло… Закатилось солнце. Мрачные думы о том, что сейчас в России, там, — на берегах Тихого Океана, оказавшегося для нас таким бурным, трагическим. В следующие дни мы продолжали узнавать страшные подробности Цусимского боя. Душе в эти дни не на чем было отдохнуть. Неизъяснимая тоска овладела мной. Париж потерял для нас всякий интерес. Музеи, город, выставки мы осматривали безучастно. Тяжело в те дни было быть русским. Мысль работала напряженно, болезненно. Картина за картиной проходила перед глазами, духовным взором нашим. Гибель целой эскадры, гибель огромного броненосца «Император Александр III», перевернувшегося на глазах у всех, утонувшего со всем экипажем, со своим командиром — Бойсманом.

Хотелось поскорее бросить Париж, ехать в Россию, чтобы… всей Русской семьей оплакивать наше великое несчастье…

В дни нашего пребывания в столице Франции туда приезжал молодой испанский король Альфонс XIII. Мы дважды случайно видели его. Первый раз он проезжал вместе с Президентом по улицам Парижа с вокзала.

Король выглядел еще совсем юношей, с очень бледным, зеленоватым лицом, с красными веками, с сильно выдающейся вперед нижней губой, — типичный Габсбург — Веласковский Габсбург. По проезде Короля мимо нас продефилировала с музыкой встречавшая его Национальная гвардия… Эскадрон за эскадроном проходили на великолепных конях, в мундирах Наполеоновской эпохи, в латах, в касках с конскими хвостами Гвардейцы. Проходили торжественно под звуки, почти религиозные, своей Марсельезы…

И я впервые почувствовал всю силу этого Гимна, все величие его не только, как революционного объединения, но и как Гимна великой, живой, полной надежд и упований нации. Я был взволнован Марсельезой не менее, чем нашим глубоко религиозным Гимном^[340] недавнего прошлого.

Мы видели Альфонса XIII еще раз, когда он проезжал в Оперу, видели за несколько минут до покушения на него. Он остался невредим, и лишь офицер Национальной гвардии, ехавший сбоку коляски Короля, был убит, несколько человек ранено.

Король выглядел больным, измученным, но обычная выдержка делала его совершенно спокойным. Это было чуть ли не первое из ряда последующих на него покушений.

Мы оставили Париж без сожаления.

В Вене дочь была у славившегося тогда по ушным болезням профессора Урбанчича. Слух ее снова ухудшился. Страх новой операции, трепанации черепа, пугал нас. Урбанчич дал понять, что положение может стать серьезным, что часть гноя после предыдущей операции могла задержаться в ухе… Было решено, что по возвращении в Россию дочь уедет в Кисловодск. Там Павлов, прекрасный климат и проч<ее> — авось беда и минует.

В Вене в тот раз я должен был осмотреть новую Посольскую церковь, сооруженную по проекту моего приятеля Г. И. Котова. Со мной перед моей поездкой за границу был разговор о ее росписи. Я виделся с нашим послом, Кн<язем> Урусовым, говорил с ним о церкви, об их предположениях. Нужно было выяснить, могли ли они иметь свободные деньги, чтобы осуществить свое желание. Шла неудачная война, было не до того. Виделся я и с Настоятелем церкви, протоиереем Николаевским, очень красивым стариком… Проект росписи Венской церкви, насколько я помню, так и не был осуществлен.