О первых началах

[Первый, вопрос.] Таким образом, болтая весь этот вздор, мы соприкасаемся с никогда и никоим образом не сущим. В самом деле, именно ему соответствуют как все приведенные определения, так и сама возникающая вследствие них переменчивость, чему нас и учит элейский философ[79]. Возникающее здесь противоречие нетрудно разрешить: уже было отмечено, что таковое выступает в качестве худшего, а высшее — как лучшее[80]. Ведь то, что отрицается, отрицается в первом и во втором случаях не равным образом: если идти сверху вниз, то как худшее по отношению к лучшему, если можно так выразиться, а если идти снизу вверх, то как лучшее по отношению к худшему, если можно сказать и так. Ибо отрицание мы связываем и с материей, и с единым, но в тех двух различных смыслах, о которых было сказано[81]. Итак, данное противоречие, как я и говорил, легко разрешимо. Следующее уже сложнее: если никогда и никоим образом не-сущее является отвержением сущего, причем всецелым, а потусторонне сущему единое и в еще большей степени — тайное, следовательно, никоим образом не-сущее будет объемлемо единым, простирающимся в направлении посюстороннего, и окажется единым и к тому же тайным, потому что тайное посюсторонне единому как потустороннему. И если бы имела место лишенность сущего, то это-то самое так называемое никоим образом несущее, пожалуй, было бы с ней связано. И тут нет ничего удивительного, ведь и материя — это всецело не-сущее всякий раз, когда она покоится, будучи рассматриваемой в качестве единого[82], ибо в первом случае есть единое сверхсущее, а в последнем — следующее за сущим, и в том, чтобы и материя была причастна таинственности, не будет ничего несообразного. Если же говорится, что никоим образом не сущее никогда не существует в том смысле, что оно не сущее, не единое, не полагаемое тайным, не катафатическое, не апофатическое, не изменяющееся, не противоречивое и никакое вообще — никогда и никоим образом (а ведь об этом-то и вел речь элейский гость)[83],— то, конечно, оно есть отвержение любых высказываемых предположений, причем неизвестно каким образом совершаемое, и, разумеется, само есть то, что даже и не является чем-нибудь.

[Второй, вопрос.] Значит, не получится ли так, что таинственное на самом деле окружает все изреченное, словно венец, возвышаясь над ним, а, как трон, будучи положено в основу всего? Скорее всего, и это определение для него не подходит. Действительно, оно — не сверху и не снизу, и не что-то первое по отношению ко всему, и не последнее, ибо в этом случае нет выхода за свои пределы; потому оно и не венец всего, не объемлет все и, вообще, внутри его нет изреченного; не есть оно и единое.