Там я провел года три; уехал, вернулся, еще три года отбыл. Потом возвратился в Л.-А. и работал на Алварадо-стрит, по всем барам на ней. Встречался с дамами – если их там можно назвать.
Это нечто вроде смеси двух районов, Л.-А. и Филадельфии, слитых вместе. Может, и жульничество, но это же по-любому выдумка все, верно? Должно быть, год 1946-й.
Похоже, старые добрые бары с хорошими подонками исчезают. В те дни Алварадо-стрит еще была белой. И можно было просто занырнуть туда, и тебя вышвырнут из одного бара, а ты пройдешь десять шагов и можно заруливать в другой бар.
Я ходил в бары с сухостойными людьми и совершенно сухостойным ощущеньем. Одну порцию выпьешь – и хочется поскорее убраться оттуда к черту. Но тот бар был живой дырой в небе.
В первый же день, как только зашел, меня зацепило. Я только приехал в город. Выбрался из своей комнаты – времени было около двух часов дня. Вхожу и говорю: «Дайте мне бутылку пива». – Взял ее, а по воздуху мимо моей головы пролетает бутылка. Парень рядом со мной повернулся и говорит: «Эй, сукин ты сын, еще раз так сделаешь, так я тебе все башку, к черту, отпинаю. – Тут еще одна бутылка пролетела. – Я же тебе сказал, сукин сын». – И тут такааааая драка завертелась. Все вышли на зады.
Я говорю: «Боже, какое веселое миленькое местечко. Я тут останусь». – И стал дожидаться повторения того первого миленького денька. Три года ждал, а его так и не случилось.
Наконец я уехал. Сказал: «Того первого дня ни за что больше не повторится». – Меня засосало. То было сразу после того, как закончилась война.