О поэтах и поэзии

Непричастный к искусству,
Не допущенный в храм,
Я пою под закуску
И две тысячи грамм.
Что мне пениться пеной
У беды на краю?!
Вы налейте по первой,
А уж я вам спою!

И дальше страшные слова:

Спину вялую горбя,
Я ж не просто хулу,
А гражданские скорби
Сервирую к столу!

Надо уметь так о себе сказать: «Я гражданские скорби сервирую к столу». Комфортная фронда. Обратите внимание, всегда эта фронда происходила на кухнях, поближе к еде, в теплом уютном месте, но при всем при этом эта фронда была подлинной, потому что это было лучше, чем молчаливое желание соглашаться с любой гнусью.

Галич, прекрасно понимая ущербность и недостаточность своего протеста, замолчать тем не менее не мог. И его тексты становились все резче, песни все откровеннее, и пел он их, абсолютно не считаясь ни с какими запретами, иногда зная, что за тем же столом сидят провокаторы. Остановиться он действительно не мог и пришел к совершенно логическому финалу.

Сначала его начали душить. Вырезали его имя из всех титров, в частности из «Бегущей по волнам», где был, по-моему, лучший его сценарий и его песни. Помните, где Ролан Быков играет Геза, а Маргарита Терехова – соответственно, главную женскую роль как раз, Биче. Замечательный фильм. Потом Галича стали вырезать из других фильмов, включая «Верных друзей». Потом ему перестали давать работу. Он распродавал антиквариат, потому что копил его, видимо, зная, что ему предстоит. Ну а потом, когда он остался без копейки, когда он жил просто за счет домашних концертов, ему недвусмысленно намекнули, что пора ему уехать в Землю обетованную.

Для Галича это была очень тяжелая вещь, во-первых, потому что он был уже человек немолодой, все-таки с 1919 года. Сколько ему? Пятьдесят три – пятьдесят четыре года. Тяжелобольной, уже после инфарктов нескольких, с женой немолодой тоже и сильно пьющей. Отъезд этот был для него, конечно, катастрофой. Но Галич на это пошел, потому что альтернатива была еще хуже, она была всем понятна. Помните, он же сам отказывался от этой идеи: «Уезжаете?! Уезжайте… От прощальных рукопожатий похудела моя рука!» Но отъезд оказался императивной необходимостью. Он уехал.

Тут можно долго спорить о том, что можно не одобрять отъезды, как Самойлов, кричавший: «И уезжайте! Уезжайте!» – считавший отъезд Анатолия Якобсона дезертирством, а Якобсон потом покончил с собой в Израиле. Можно считать это единственным бегством, единственным вариантом спасения, как считает Ким. У Галича, конечно, выбора не было. Но что это была трагедия – безусловно.

Вот здесь есть определенная прослойка людей, которые и сейчас говорят: «Да уезжайте вы в свою Америку. Просто вы там никому не нужны». Во-первых, Галич был нужен. Он все-таки триумфально выступал. Его только первая эмиграция не понимала, о чем он поет, все эти слова: «вертухаи», «топтуны», «цыплята табака» – все это требовало перехода и перевода. И кто-то даже вспомнил, как одна французская эмигрантка первой волны спросила подругу: «Милочка, на каком языке он поет?» Но тем не менее Галича понимали, любили, слушали, у него была аудитория. В Норвегии, где он жил, у него были регулярные концерты. Он был на «Радио “Свобода”». Потом он оказался в Париже. И в Париже, в общем, тоже он не бедствовал.

Но дело даже не в этом. Дело в том, что для поэта есть же не только финансовые проблемы. Галич отрывался от родной стихии языка, от родного круга, отрывался он от той среды, которую он страстно любил, от той Москвы, которую он знал, как никто. Давайте вспомним его знаменитую песню про «приходи на каток» и телефонные номера, я сейчас ее тоже процитирую.

Галич уезжал не просто из России. Галич уезжал из прожитой жизни, из невероятно плотной среды. И без него уже, конечно, и среда стала не та, и самое главное, что он, оставшись в одиночестве, не мог творить с прежней интенсивностью, и поэтому пес ни его тамошние носят, конечно, некоторый отпечаток и растерянности, и беспомощности.

Ну и погиб он, я думаю… Многие говорят, то ли это было убийство, то ли самоубийство. Я думаю, это был несчастный случай. Когда у человека, как говорит Валерий Попов, «прохудилась защита», тогда любая случайная молния может в него ударить. Конечно, останься Галич в России, он прожил бы, вероятно, дольше. Но, конечно, нет гарантии, что его бы пощадили.

Вот в чем, как мне кажется, особенная сила. Галич, который зависел от общественного мнения, который любил фронду легкую, который был типичным бонвиваном, таким шармером… Новелла Матвеева говорила мне, что более красивого мужчины ей не случалось видеть. Действительно, романы его беспрерывные… Ну, такой типичный советский образ жизни преуспевающего советского художника.