О политической науке. Избранные произведения

Бурлацкий. В многонациональной стране с населением свыше 100 миллионов человек очень не просто обеспечить согласование интересов всех групп, начиная с проблемы их представительства в органах власти. Тем более в России, где сложилась своя традиция. Помните, как о русской традиции сказал Пушкин: «Душа державы». Народ больше доверяет сильной личности, чем институтам власти. Эта патриархально-авторитарная традиция складывалась веками не только в сознании, но и на генетическом уровне, поэтому и преодолевается она так медленно. И потом, характеру русского человека присуща бодливость: «я — сильнее», «я — могу». Национальная черта. Думаете, случайно в коммунистической партии при Ленине было столько внутренней борьбы, столько вождей, столько оппозиций? Пока их не перестрелял Сталин, и только оставшись один, сделался «вождем». Вот по совокупности всех этих причин нашей «бодливой» России больше подходит президентская республика с ее четким конституционным разделением и равновесием трех подконтрольных друг другу видов власти, чем парламентская, где приоритет отдается одному институту — представительному, законодательному.

РГ. По-вашему, новая российская конституция не обеспечивает такого равновесия властей?

Бурлацкий. Ну, начать с того, что конституционное совещание так и не остановилось на какой-то определенной модели. То, что у нас получилось, — это смесь двух политических систем — американской и французской. Что-то от одной, что-то от другой. Сам Борис Николаевич не был заинтересован в том, чтобы отдать парламенту всю полноту законодательной власти, да еще и право контроля над другими ветвями. Конституция явно перекосила в сторону президента за счет полномочий, которые должны принадлежать парламенту. Так что же удивляться тому, что кампанию приватизации госимущества у нас осуществлял не кто иной, как президент? Ведь больше тысячи указов о безвозмездной передаче собственности в частные руки были подписаны самим Ельциным. Вот почему я не устаю повторять: нужна еще одна конституционная реформа.

РГ. Да мы и так уже впереди планеты всей: четыре конституции за XX век!

Бурлацкий. А у французов — пять, правда, за двести лет, потому они свою республику и называют Пятой. А конституция США, хотя республиканский строй в этой стране не менялся, впитала уже 28 поправок, и там никто не призывает раз и навсегда поставить точку в конституционном процессе. Я привел примеры двух государств, где фактически одновременно были написаны первые в мире конституции. Рассуждая в тех же исторических категориях, наша страна вступила в эпоху Второй республики — была Советская, стала Российская. И что же, нам с первой попытки удалось…

РГ. С четвертой.

Бурлацкий. Нет, в этой эпохе — опять с первой. Нам с первой попытки удалось соорудить настолько совершенный конституционный монумент, что даже потомкам завещаем больше не прикасаться к нему? По такой логике, надо застыть в достигнутой точке истории. Но это невозможно. Перечислю три как минимум проблемы, которые нам придется решать, думаю, путем конституционных поправок.

Первая: парламентаризм как полномочное народное представительство, парламент как орган народовластия, которому принадлежит абсолютная монополия в принятии законов, у нас еще не состоялись. Это придет только с окончательным формированием двухпартийной избирательной системы. Но уже сейчас, шаг за шагом, надо отходить от ручного управления парламентом, прописывая все больше полномочий его контрольным органам, комиссиям по расследованию, представителям обеих палат на международной арене. В какую бы страну мира ни приехал «рядовой» американский сенатор, уполномоченный вести переговоры, это событие: ранг у него выше, чем у министра.

Вторая: страна постепенно движется к двухпартийной системе.

Смысл соперничества крупных политических партий не только в борьбе за власть и ротации власти, а в эффективной парламентской работе над законами прежде всего. В этом смысле я обеими руками за предложение президента Путина установить не менее чем 7-процентный барьер поддержки избирателей. Его даже можно было бы увеличить.

РГ. А не рискуем такими барьерами лишить голоса значительную часть общественного мнения? Все малые партии окажутся на улице или вовсе исчезнут.

Бурлацкий. Лишиться голоса не может никто — у нас всеобщее избирательное право. А вот лишиться трибуны — это реальный риск. Если это маргиналы с экстремистскими взглядами и программами, так и надо: долой с трибун! Всем остальным политическим формированиям необходимо сближать свои позиции, ведь цель-то у всех одна — процветание страны, благоденствие народа. И как раз в последнее время процесс укрупнения партий набрал такой темп, что уже к следующим выборам двухпартийная система приобретет реальные черты.

РГ. К следующим парламентским и президентским выборам? То есть всего через год?

Бурлацкий. Нет, через выборы. К началу следующего десятилетия.

РГ. И какие же две массовые партии вы видите на горизонте? «Единая Россия»? Кто еще?