О поврьяхъ, суевріях и предразсудкахъ русскаго народа

Домовой вообще хозяйничаетъ исключительно по ночамъ; а гд бываетъ днемъ, это неизвстно. Иногда онъ забавляется, какъ всякій знаетъ, вскочивъ сонному колнями на грудь и, принявшись, ни съ того, ни съ сего, душить человка; у другихъ народовъ есть для этого припадка названіе альпъ, кошемаръ, а у насъ нтъ другаго, какъ домовой душилъ. Онъ впрочемъ, всегда отпускаетъ душу на покаяніе и никогда не душитъ на смерть. При этомъ домовой иногда бранится чисто по-русски, безъ зазрнія совсти; голосъ его грубый, суровый и глухой, какъ будто раздается вдругъ съ разныхъ сторонъ. Когда онъ душитъ, то отогнать его можно только такою же русскою бранью; – кто можетъ въ это время произнести ее, того онъ сей же часъ покидаетъ, и это врно: если въ семъ припадк удушья сможешь заговорить, бранное или небранное, то всегда опомнишься и можешь встать. Иные и въ это время также спрашиваютъ: къ добру или къ худу? и ддушка завываетъ глухо: къ ху-у-ду! Вообще, онъ боле знается съ мужчинами, но иногда проказитъ и съ бабами, особенно если он крикливы и безтолковы. Расхаживая по дому, онъ шаркаетъ, топаетъ, стучитъ, гремитъ, хлопаетъ дверь, бросаетъ, чмъ попало, со страшнымъ стукомъ; но никогда не попадаетъ въ человка; онъ иногда подымаетъ гд нибудь такую возню, что хоть бги безъ оглядки. Это бываетъ только ночью, въ подполь, въ клти, сняхъ, чулан, въ порожней половин, или на чердак; иногда онъ стаскиваетъ и сваливаетъ ворохомъ все, что попадется. Передъ смертью хозяина, онъ садится иногда на его мсто, работаетъ его работу, надваетъ его шапку; поэтому, вообще, увидать домоваго въ шапк – самый дурной знакъ. Перебираясь въ новый домъ, должно, перекрестившись въ красномъ углу, оборотиться къ дверямъ и сказать: «хозяинъ домовой, пойдемъ со мной въ домъ.» Коли ему полюбится житье, то станетъ жить смирно и ходить около лошадей; а нтъ, такъ станетъ проказить. Голоса его почти никогда не услышишь, разв выбранитъ кого нибудь, или зааукаетъ на двор, либо станетъ дразнить лошадей, заржавъ по-кониному. Слды проказъ его нердко видны и днемъ: напримръ посуда вся очутится за-ночь въ поганомъ ушат, сковородники сняты съ древка и надты на рога ухвата, а утварь сидлая, столы, скамьи, стулья переломаны, либо свалены вс въ одну кучу. Замчательно, что домовой не любитъ зеркала; иные даже полагаютъ, что его можно выкурить этимъ средствомъ изъ такой комнаты, гд онъ много проказитъ. Но онъ положительно не терпитъ сорокъ, даже мертвыхъ, почему и полезно подвшивать на конюшн убитую сороку. Въ какихъ онъ сношеніяхъ съ козломъ, неизвстно; но козелъ на конюшн также удаляетъ или задабриваетъ домоваго. Въ этомъ поврь нтъ однако же связи съ тмъ, что козелъ служитъ вдьм; покрайней мр никто не видалъ, чтобы домовой здилъ на козл. Иные объясняютъ поврье это такъ: лошади потютъ и болютъ, если въ конюшн водится ласочка, которая въ свою очередь будто не любитъ козла и отъ него уходитъ.

В иныхъ мстахъ никто не произнесетъ имени домоваго, и отъ этого обычая не поминать или не называть того, чего боишься, какъ напр. лихорадку, – домовой получилъ столько иносказательныхъ кличекъ, а въ томъ числ почетное званіе ддушки. Въ нкоторыхъ мстахъ даютъ ему свойство оборотня и говорятъ, что онъ катится иногда комомъ снга, клочкомъ сна, или бжитъ собакой.