О природе и языке

Для XVIII в.: «силы ощущения или восприятия и мысли» суть свойства «некоторой организованной материальной системы»; свойства, «понимаемые под термином „ментальный⁴⁴», есть «продукт органической структуры» мозга и вообще «человеческой нервной системы».

Столетие спустя Дарвин задал риторический вопрос: отчего бы это «мысль, будучи секрецией мозга», должна считаться «более чудесной, нежели сила тяжести — свойство материи?» [10]

Сегодня изучение мозга основывается на тезисе о том, что «все ментальное, да собственно и разум, есть развивающиеся свойства мозга».

Повсюду тезис, в сущности, тот же, и спорным он быть не должен: трудно представить себе какую-то альтернативу в пост-ньютоновском мире.

Максимум, что может сделать ученый-практик, — это попытаться сконструировать «учение» для различных аспектов мира и стремиться объединить их, признавая, что мир не постижим для нас способами, хоть сколько-нибудь похожими на тот способ, с которым связывали свои надежды пионеры науки Нового времени, и что целью является объединение, а не обязательно упрощение. Как явствует из истории наук, никогда нельзя угадать, какие сюрпризы поджидают впереди.

Важно признать, что картезианский дуализм был разумным научным тезисом, но этот тезис исчез три века назад. С тех пор проблемы сознания — тела нет и дебатировать не о чем. Тезис исчез не из-за недостатков картезианской концепции сознания, а оттого, что с крушением механистической философии Ньютоном рассыпалась концепция тела. Сегодня обычное дело высмеивать «заблуждение Декарта», состоявшее в постулировании разума, этот его «дух в машине». Но это неверное понимание того, что произошло: Ньютон изгнал машину; дух остался невредимым. Два современных физика, Пол Дэвис и Джон Гриббин, завершают свою недавнюю книгу «Миф о материи» (TheMatter Myth) указанием на этот самый момент, хотя авторство уничтожения машины они приписывают неверно — новой квантовой физике. Верно, что та явилась дополнительным ударом, однако «миф о материи» и без того был сломан за 250 лет до описываемых в книге событий, и этот факт в то время хорошо понимали работающие ученые, а с тех пор он стал частью стандартной истории наук. Эти вопросы, по-моему, заслуживают определенных размышлений.

А для омолодившейся когнитивной науки XX в., как мне кажется, полезно будет также уделить пристальное внимание тому, что последовало за объединением практически не менявшейся химии с радикально пересмотренной физикой в 1930-х гг., и тому, что предшествовало объединению. Наиболее драматичным из последовавших событий стало объединение биологии и химии. Это был случай подлинной редукции, но редукции к заново созданной физической химии; действующие лица отчасти были те же самые, в частности Полинг. Эта подлинная редукция иногда приводит к самоуверенным ожиданиям того, что ментальные аспекты мира тоже будут сведены к чему-то вроде современных наук о мозге. Может будут, а может и нет. Как бы там ни было, история наук дает не много оснований для самонадеянных ожиданий. Истинная редукция не характерна для истории наук и не надо ее автоматически считать моделью того, что будет происходить в будущем.

Еще более поучительно то, что имело место непосредственно перед объединением химии и физики. До объединения ведущие ученые часто доказывали, что химия — это просто вычислительный прием, способ упорядочивания результатов химических реакций, иногда дающий возможность их прогнозировать. В начале прошлого века так же рассматривались молекулы. Пуанкаре высмеивал представление о том, что молекулярная теория газов есть нечто большее, нежели просто способ вычислений; люди, говорил он, впадают в это заблуждение лишь потому, что не знакомы с игрой в бильярд. Доказывали, что химия — это не про что-то реальное: а все потому, что никто не знал, как свести ее к физике. Еще в 1929 г. Бертран Рассел, — который хорошо знал естественные науки, — указывал, что химические законы «в настоящее время нельзя свести к физическим законам» [11]. Это заявление не было ложным, но в одном важном отношении способно ввести в заблуждение. Как оказалось, неуместно выражение «в настоящее время». А редукция, как вскоре обнаружилось, была невозможна до тех пор, пока концепция физической природы и физического закона не была (радикально) пересмотрена.