О природе и языке

Эта «несущественность» для человеческого языка, впрочем, куда более глубокая. Причина, как замечает и Хаузер, заключается в том, что язык не считается системой коммуникации в собственном смысле слова. Это система для выражения мыслей, т. е. нечто совсем другое. Ее, конечно же, можно использовать для коммуникации, как всё, что делают люди, — манеру ходьбы либо стиль одежды или прически, например. Но коммуникация ни в каком подходящем смысле этого термина не является главной функцией языка и, возможно, даже не несет в себе какой-то уникальной значимости для понимания его функций и природы. Хаузер приводит остроумное замечание Сомерсета Моэма, что «если бы никто не разговаривал, когда сказать нечего... то род людской очень быстро утратил бы дар речи». Суть дела он вроде бы уловил вполне точно, даже если оставить в стороне тот факт, что употребление языка по большей части направлено на себя: «внутренняя речь» в случае взрослых, монолог в случае детей. Более того, каковы бы ни были достоинства догадок по поводу процессов естественного отбора, которые, может быть, сформировали, а может и не сформировали человеческий язык, они никаким принципиальным образом не зависят от веры в то, что система является продуктом какого-то способа коммуникации. Можно придумать столь же достойные (т. е. столь же бессмысленные) сказки про преимущества, сообщаемые серией малых мутаций, облегчивших планирование и прояснение мыслей; быть может, это даже менее фантастично, поскольку не нужно предполагать, что мутации в группе происходили параллельно — и не то, чтобы я предлагал эту или другую историю. Есть богатая хроника несчастных судеб очень правдоподобных историй про то, что могло произойти после того, как нечто стало известно о том, что действительно произошло, — и в случаях, где понятно куда больше.

В этой же связи примечательно, что человеческий язык даже не фигурирует в «таксономии коммуникативной информации» Хаузера (спаривание, выживание, опознание сигнализирующего). Язык, конечно, можно использовать для сигналов тревоги, идентификации говорящего и т. д., но изучать функционирование языка в этих терминах — значит безнадежно отклониться от темы.

Еще одна трудность заключается в том, что Хаузер сужает функциональную перспективу до «адаптивных решений». Это резко ограничивает изучение эволюции, как подчеркивал Дарвин, и что теперь стало намного понятнее. В действительности, Хаузер приводит один случай за другим, где те или иные черты не имеют адаптивной функции. Так он утверждает — ведь эти черты проявляются только в искусственно созданных ситуациях, не имеющих аналога в природе.

Эти материи почти не обсуждаются; то, на что я ссылаюсь, — разрозненные замечания, буквально по одному предложению тут и там. Но они указывают на то, сколь огромны пробелы, над которыми мы должны задуматься, если мы принимаем этологическую перспективу всерьез — как нам, конечно же, следует поступить, я в это верю и доказываю это уже сорок лет [14]. Рассуждения Хаузера по поводу каких-то будущих изысканий в области эволюции человеческого языка подчеркивают, какая это загадка. Он ссылается на две знакомые базовые проблемы: необходимо объяснить (1) мощнейший лексический взрыв и (2) рекурсивную систему для порождения бесконечного множества различных осмысленных высказываний. По пункту (2) никаких предположений не высказывается. Что до пункта (1), то здесь Хаузер сообщает, что никаких аналогов в животном царстве нет, включая сюда и его собственную область специализации (приматы, за исключением человека). Он замечает, что предварительным условием для лексического взрыва является природная человеческая способность к подражанию, которую он находит фундаментально отличной от всего, что есть в животном мире, возможно, чем-то и вовсе уникальным. Ему удалось найти лишь одно возможное исключение: человекообразные обезьяны, которых специально обучали. Вывод Хаузера таков: «Для приведения в действие способности к подражанию у человекообразных обезьян требуются определенные свойства человеческой среды». Если этот вывод верен, то он как будто подразумевает, что способность к подражанию не есть результат адаптивного отбора, которым, как настаивает сам Хаузер и другие, мы должны ограничиться при изучении эволюции. Что же до происхождения человеческой способности к подражанию, тут Хаузер указывает, что мы не знаем ничего и, может быть, вообще никогда не узнаем, когда она возникла в эволюции гоминид и, если уж на то пошло, — как.