О природе и языке

Сейчас должно быть ясно, что дебаты по поводу реальности химии были основаны на принципиальном недоразумении. Химия была и «реальной» и про «реальный мир» в единственном смысле этих понятий, какой мы имеем: она являлась частью наилучшей концепции работы мира, какую способен измыслить человеческий интеллект. И лучше выдумать невозможно. Отзвуки дебатов по поводу химии, прошедших несколько лет назад, слышатся в философии разума и когнитивной науке сегодня, — а ведь теоретическая химия — это, конечно же, точная наука, неразличимо сливающаяся с основными положениями физики; она не находится на периферии научного понимания, как когнитивные науки и науки о мозге, пытающиеся изучать системы, сложность которых намного выше, а понимание гораздо слабее. Эти совсем недавние дебаты по поводу химии и их неожиданный исход должны стать поучительными для когнитивных наук и наук о мозге. Они указывают, что ошибочно помышлять о компьютерных моделях разума, существующих отдельно от биологии, т. е. в принципе не подверженных никаким изменениям, какие бы открытия ни были сделаны в биологических науках, или же о платонистских и иных небиологических концепциях языка, также огражденных, себе в ущерб, от важных доказательств, а равно и утверждать, что отношение ментального к физическому — это не сводимость, но более слабое понятие следования (supervenience): всякое изменение в ментальных событиях или состояниях влечет за собой «физическое изменение», но не наоборот, и ничего более конкретного сказать нельзя. Дебаты вокруг химии до ее объединения с физикой можно было бы перефразировать: те, кто отрицал реальность химии, могли бы утверждать, что химические свойства следуют за физическими свойствами, но не сводятся к ним. Это было бы заблуждением: тогда еще не открыли требуемые для объединения физические свойства. Когда их открыли, разговоры о следовании стали излишними, и мы подходим к объединению. Такая же позиция кажется мне разумной и при изучении ментальных аспектов мира.

Вообще, мне кажется осмысленным следовать доброму совету постньютонианских ученых, да, собственно, и самого Ньютона, и стремиться «выстроить» учение в таких терминах, в каких сможем, не сковывая себя интуицией, подсказанной здравым смыслом, по поводу того, каким должен быть мир, — мы знаем, что он не такой, — и не тревожась из-за того, что нам, возможно, придется «отложить объяснение принципов» в терминах общего научного понимания, которое может оказаться неадекватным задаче объединения, как регулярно случалось за последние триста лет. Немалая часть дискуссий по этим темам мне представляется непродуманной, может быть, даже серьезно непродуманными, по причинам именно такого свойства.

Стоит вспомнить и о других сходствах между химией до объединения с физикой и нынешней когнитивной наукой. «Триумфы химии» обеспечили ценные ориентиры для итоговой реконструкции физики: они обеспечили условия, которым должны были удовлетворять основные положения физики. Похожим образом, открытия относительно коммуникации пчел обеспечивают условия, которым должно будет удовлетворять какое-то грядущее объяснение в терминах клеток. В обоих случаях, это улица с двусторонним движением: открытия физики задают ограничения для возможных химических моделей, а открытия фундаментальной биологии должны задавать ограничения для моделей поведения насекомых.

В науках о мозге и когнитивных науках есть знакомые аналоги: вопрос о вычислительных и алгоритмических теориях и теориях реализации, который, к примеру, подчеркивал Дэвид Марр. Или работы Эрика Кэндела по обучению у морских улиток, где была предпринята попытка «перевести в термины нейронов идеи, предложенные на абстрактном уровне экспериментальными психологами», и тем самым показать, как когнитивная психология и нейробиология «могут начать конвергенцию, которая бы дала новую перспективу в изучении процесса обучения» [12]. Очень разумно, правда, реальный ход развития наук должен был бы подготовить нас к возможности того, что конвергенции может не произойти, потому что где-то чего-то не хватает, — а где именно, — этого мы не будем знать, пока не обнаружим это.

До сих пор я говорил о первом из трех тезисов, которые упомянул вначале: о руководящем принципе, что «все ментальное, да собственно и разум, есть развивающиеся свойства мозга». Он кажется корректным, но близким к трюизму, по причинам, которые были поняты Дарвином и именитыми учеными столетие спустя и которые следовали из Ньютонова открытия «абсурда», который, тем не менее, существует.

Обратимся теперь ко второму из них: к методологическому тезису, процитированному из «Эволюции коммуникации» Марка Хаузера: для того чтобы объяснить какую-то черту, мы должны принять это- логический подход Тинбергена с его четырьмя базовыми перспективами: (1) механизмы, (2) онтогенез, (3) укрепляющие последствия, (4) эволюционная история.