О природе вещей

В темные дебри, в поля Пиэрид ухожу я, где раньше
Не был никто. Я источников девственных первый достигну,
Первый из них зачерпну и нарву там цветов себе новых,
Чтобы стяжать для своей головы тот венок знаменитый,
Коим еще до меня никого не украсили музы.
Прежде всего потому, что о важных вещах я толкую,
Души от тесных оков суеверья стараясь избавить.
Далее, ясные песни слагая о разных предметах,
Тьмою объятых, я муз обаянье на мир изливаю.
Это последнее, кажется, не лишено основанья.
Я поступаю, как врач. Когда горькую полынь он ребятам
Маленьким дать пожелает, сперва по краям свою чашу
Сладкою влагой янтарного мёда немного он мажет,
Чтоб услаждением губ их неопытный, детский рассудок
Ввесть в заблуждение. Так без труда поглощают ребята
Горький полынный настой, и подобный обман не вредит им,
Наоборот, еще более восстановляет здоровье.
Так же и я поступаю. Мое рассужденье для многих
Непосвященных покажется скучным; толпа отвернется
Вся от него, и я задался целью учение это
В сладких и звучных стихах Пиэрид изложить пред тобою
И, так сказать, его сдобрить поэзии сладостным мёдом,
Чтоб хотя этим путем удалось мне стихами своими
Твой испытующий ум направлять, пока ты не узнаешь
В целом природу вещей и полезности в том не постигнешь.

Я говорил уж о том, каковы суть зачатки предметов,

Как они все различаются между собою по форме,
Как они носятся вольно, влекомые вечным движеньем,
И каким образом могут из них созидаться все вещи.
Я говорил уже, что представляет наш дух по природе
И из чего в единении с телом он черпает силу;
Как разлагается он на зачатки, извлекшись из тела.

В том, что открою я ныне, есть тесная связь с предыдущим.

В мире есть нечто такое, что образом вещи зовем мы,
Что составляет у тел как бы род оболочки наружной.
Образы тел, отделившись, по воздуху всюду летают
И ужасают рассудок наш, как наяву нам являясь;
Так и во сне, когда необычайные облики чудищ
Видим мы перед собою, и призраки тьмою объятых
Нас, угнетенных боязнью, порою от сна пробуждают.
Все же не думай, что души из тьмы Ахеронта восстали
Или что тени умерших проносятся между живыми
И что от нас оставаться должно кое-что после смерти.
Как только сущность души отделилась от нашего тела,
Тотчас в нас все разлагаться должно на первичные тельца.

Я утверждаю теперь, что с поверхности тела предметов

Тонкие образы их отделяются и очертанья.
Их называть бы я мог оболочкой, корою предметов,
Так как имеют те образы сходство с фигурой и видом
Тех же предметов, от коих, отторгшись, они отлетают.

Истину эту легко даже слабый рассудок воспримет.

Прежде всего существует немало вещей, что открыто
Вон выделяют частицы: порою в рассеянном виде —
Дым испускают дрова, теплоту же огонь выделяет —
Или порою как кое-что цельное; так, для примера
Старую шкурку свою среди лета снимает цикада.
Так и телята, рождаясь, с себя оболочку срывают.
Тем же путем и коварная змейка в терновнике частом
Старый покров оставляет. Нередко мы можем заметить
Ветки терновника, обогащенные этой добычей.
Раз это в мире бывает, то также и прочие вещи
Выделить тонкие образы могут с поверхности тела,
Так как нельзя объяснить, почему отделялись бы легче
Все эти вещи, чем то, что сравнительно более нежно.
Кроме того, на поверхности внешней предметов бывает
Множество крошечных телец, которым легко отделиться,
Прежнюю форму и облик предметов вполне сохраняя.
Это тем легче для них, что они не встречают препятствий,
Будучи малы, притом расположены в плоскости крайней.

Мы замечаем, что много частиц от вещей отлетает,

Не изнутри и не из глубины их, как сказано раньше,
Но лишь от внешней поверхности их, от наружной окраски.
Под парусами багрового, желтого, алого цвета,
Что над театрами укреплены на столбах и стропилах
И развеваются в воздухе, это порой происходит.
Цвет придают паруса эти сходбищу в зрительном зале,
Сцене, матронам, старейшинам и изваяньям бессмертных,
Властно над всею толпою окраску свою разливая.
И чем плотнее со всех сторон стены театра закрыты,
Тем веселее являют нам вид, красотой наполняясь,
Все эти вещи внутри, с изменением света дневного.
Если с поверхности этих полотен исходят окраски,
Значит, и образы тонкие могут истечь от вещей всех,
Так как с поверхности тел отделяются те и другие.
А потому существуют уж признаки тех очертаний,
Кои витают кругом и сотканы из нитей тончайших,
В силу чего их в отдельности видеть никак невозможно.
Далее, запахи, дым, испаренья, тела все другие
Вроде того, существуют в предметах в рассеянном виде.

Эти тела, зародившись внутри, изнутри пробиваясь,

Косвенный путь пролагают, дороги прямой не имея,
Через которую можно им в целости выйти наружу.
Тонкий же слой, исходящий всегда от поверхности красок,
Расположенный снаружи на плоскости внешней, напротив,
При выделении вовсе не должен ничем рассеваться.

Изображения, кои являются нам постоянно

В зеркалах, в водах, и блестящих других плоскостях, своим видом
Будучи на настоящие вещи похожи, конечно
Из отделившихся образов этих должны составляться,
Так как нельзя объяснить, почему отделяться могли бы
Многие тельца от разных предметов в природе скорее,
Нежели то, что сравнительно с ними гораздо нежнее.
А потому существуют тончайшие образы эти,
Схожие с формой предметов, а порознь невидные глазу.
Но, многократно и часто в зеркальном стекле отражаясь,
Образы передаются и нашему зрению также.
Иначе мы не найдем объясненья той точности, с коей
Зеркало нам представляет подобие каждой фигуры.

Ныне ты должен узнать, как тонка по составу природа

Образов этих. Первичные тельца их не поддаются
Нашему чувству совсем. Они меньше гораздо и тоньше,
Нежели самое малое, что примечать может взор наш.
Чтобы яснее еще себе мог ты представить, как тонки
Эти первичные тельца, ты вот что усвой себе вкратце.

Прежде всего: существуют животные, кои столь малы,

Что уже третья их часть незаметна для нашего глаза.
Должно судить из того, как ничтожен размер их желудка,
Как невелики комочки сердец, их глаза, все их члены,
Все их суставы, а также первичные тельца, из коих
Сущность души их и духа должна состоять несомненно!
Не понимаешь ли ты, как все это ничтожно и мелко?
Далее, вещи есть всякие, что из себя испускают
Острые запахи, как то: полынь и целебные травы,
Пряное божие дерево, золототысячник горький.
Стоит тебе к одному из них даже легко прикоснуться,
Чтоб убедиться, что в силах различных oт них истекает
Множество образов, силы лишенных, для чувств неприметных.
Но сколь ничтожную часть тех растений они составляют —
Выразить словом и определить никому невозможно.

Но не подумай, однако же, будто в пространстве витают

Те только образы, кои от разных вещей истекают.
Нет, существуют такие, которые сами родятся
И создаются в том небе, что воздухом мы называем.
Там в высоте они носятся в множестве форм разнородных
И непрестанно меняют свой вид, расплываясь в пространстве,
И всевозможные там в небесах образуют фигуры.
Мы наблюдаем ведь, как облака разрастаются в выси,
Радостный лик мирового пространства собой омрачают,
Воздух смиряя движением. Часто приходится видеть
В них очертанья гиганта, далеко кладущего тени;
Или высокие горы и скал раздробленных обломки,
Что перед солнцем проносятся и вслед за солнцем влекутся;
Или же тучи, что тянутся в виде уродливых чудищ.
Ныне скажу, с какой легкостью и быстротой возникают
Образы и, от вещей отделясь, непрестанно несутся.
Есть на поверхности всяких вещей очень много такого,
Что выделяется прочь и, попавши нa вещи другие,
Как для примера на ткани, свободно сквозь них проникает.
А, попадая на твердые камни и дерево, это
Врозь распадается и передать образ вещи не может.
Если ж что-либо блестящее, плотное противоставят,
По преимуществу зеркало, то происходит иное.
Здесь невозможно проникнуть насквозь, как чрез ткань, но распасться
Тоже причины нет, – гладкость зеркал сохраняет всю цельность;
Вот отчего нарождаются образы тут перед нами;
Вот отчего с быстротой величайшей во всякое время
Образ является, что бы пред зеркалом ты ни поставил.
Знай же поэтому, что от поверхности тел постоянно
Образов тонкая ткань и тончайший их облик исходит.
Множество образов так возникает в кратчайшее время,
И справедливо считается их зарожденье внезапным.
И наподобье, как солнца лучи в промежуток короткий
Всюду должны разлетаться, чтоб все преисполнить собою,
Тем же путем непременно должны отходить от предметов
Образы этих предметов во всякое данное время
И проноситься во множестве всюду, по всем направленьям,
Так как, в какую б мы сторону зеркало ни повернули,
В нем отражаются вещи с такой же окраской и формой.
Часто в то время, когда небосвод совершенно прозрачен,
Вдруг неожиданно мрак и смятение в нем наступают.
Можно подумать, что тени все, глубь Ахеронта покинув,
Тут собрались, чтоб наполнить пустоты великие неба.
Вот до чего эти грозные скопища туч, нависая
С вышних пределов небес, мрачный ужас повсюду вселяют!
Но, как ничтожна та часть их, что образы их составляет,
Может ли кто-нибудь определить или выразить словом?

Ныне в стихах своих, более сладостных, чем изобильных,

Я передам, с какой скоростью носятся образы эти
И при полете по воздуху сколь велика та подвижность,
Вследствие коей в короткое время они проникают
Очень далеко, куда бы их ни увлекло тяготенье.
Краткая песнь лебединая лучше, чем крик журавлиный,
Что высоко в облаках аустриальным разносится ветром.
Прежде всего убедиться возможно, что легким и тонким
Всяким телам вообще быстрота подобает большая.
К этому роду относятся жар и сияние солнца
В силу того, что они состоят из мельчайших зачатков.
Эти зачатки, сквозь воздуха слой проникая, не могут
Мешкать в пути под напором зачатков, за ними идущих.
Свет пополняется светом внезапно и без перерыва,
И подгоняется молния молнией, будто ударом.
Вследствие этого нужно, чтоб образы тем же порядком
На расстоянье неизмеримое вмиг улетали.
Прежде всего потому, что есть сила, которая сзади
Гонит их тельца первичные и издалека толкает.
Кроме того, в этих образах ткань столь неплотна, что даже
С легкостью могут они проникать сквозь любые предметы;
Могут пространство воздушное как бы пронизывать на`сквозь.

Из середины предметов с высот истекает на землю

Множество мелких частиц. Например, постоянно мы видим,
Как теплота и лучи, среди дня отделяясь от солнца,
Вмиг разливаются всюду в пространстве небесного свода;
Как по земле и по морю они пробегают и небо
Все наполняют вверху и проносятся с легкостью птицы.
Стало быть, то, что в вещах расположено в плоскости внешней,
При выделенье не может никоим путем задержаться.
Разве оно не должно подвигаться скорее и дальше
И пробегать многократно в такое же самое время
То расстоянье, которое солнца лучи пробегают?

Опыт такой еще лучше всего, мне сдается, докажет,

Сколь велика быстрота при движении образов этих.
Стоит лишь зеркало чистое влаги на воздух открытый
Вынести, чтоб при сиянии звездного неба, мгновенно
Сонмище ясных светил мировых здесь тотчас отразилось.
Разве ты не примечаешь, как быстро из далей эфира
Образы этих предметов пределов земли достигают?

А потому, повторяю еще, что тела выделяют

Образы, кои глаза поражают и в нас возбуждают
Зрение. А от известных вещей выделяется запах,
Так же как холод от рек, как от солнца тепло, а от моря
Мощный прибой, размывающий часто прибрежные стены.
Без остановки по воздуху всякие звуки несутся;
В рот, наконец, попадает при наших прогулках близ моря
Влага соленого вкуса; когда же настойку полыни
Изготовляют при нас, то во рту ощущаем мы горечь.
Каждая вещь из себя таким образом вон выделяет
Нечто такое, что носится всюду по всем направленьям;
И при таком выделеньи нет никаких перерывов,
Так как мы безостановочно чувствуем и постоянно
Видим и нюхаем вещи и слышим порою их звуки.

Кроме того, прикасаясь в потемках к различным предметам,

Мы то же самое в них познаем, что при помощи зренья
Мы среди белого дня различаем. Поэтому нужно,
Чтоб осязанье и зренье причиной одной вызывались.
Если, допустим, к фигуре квадратной во тьме мы коснемся
И впечатленье квадрата получим, то что же иное
Может при свете представиться кроме фигуры квадрата?
А потому, как мне кажется, нашего зренья причина
В образах этих лежит, и без них неспособны мы видеть.

Ныне тебе говорю я, что образы всяких предметов

Всюду проносятся и пролетают по всем направленьям.
Истинно: так как мы зреть в состоянии только глазами,
То и понятно, что там лишь, куда мы глаза обращаем,
Их поражают все вещи окраскою и очертаньем.
Образы также дают нам возможность узнать расстоянье,
В коем находится вещь, и ее различать помогают:
Так как в движеньи они в то же время толкают и гонят
Воздух, который находится между собой и глазами.
Весь этот воздух тотчас устремляется к нашему взору
И, потихоньку зрачки задевая, туда проникает.

Вот почему происходит, что можем мы видеть, как близко

Каждая вещь отстоит. Чем движение воздуха больше
И чем длинней тот воздушный поток, что зрачки задевает,
Тем удаленней от нас будет каждый предмет нам казаться.
Это творится с большой быстротой, посему происходит,
Что одновременно видим мы вещи и их расстоянье.

При обсужденьи вопросов таких удивляться не должно,

Что мы не можем в отдельности видеть тех образов, кои
Взор поражают наш, видим же мы только самые вещи.
Так, когда ветер слегка на нас дует, когда нас пронзает
Холод жестокий, то мы ощутить никакими путями не можем
Каждой отдельной частицы в том холоде или же ветре.
Нет, в совокупности: всех мы их чувствуем. Кажется, будто
Тело стороннее нашему телу наносит удары,
С помощью коих извне нам даст о себе представленье.
Кроме того, еще, если мы трогаем пальцами камень,
То прикасаемся к самой поверхности, к внешней окраске.
Но осязаньем мы краски не чувствуем, чувствуем только
Твердость, присущую камню до недр его самых глубоких.
Ныне узнай, отчего по ту сторону зеркала образ
Нам представляется (образ вовнутрь отодвинутым будто
Кажется нам) – нечто сходное с тем, когда мы созерцаем
Вещи какие-нибудь на дворе чрез открытые двери
И изнутри наблюдаем за тем, что творится снаружи.
Воздуха столб здесь двойной и сугубый содействует зренью:
Воздух один, что мы видим всегда по ту сторону двери,
Самые двери за этим, раскрытые справа и слева;
После же воздух другой вместе с светом глаза поражает,
Также все то, что действительно видно снаружи чрез двери.
Так, когда в зеркале образ вещей отразился впервые,
К нашему взору стремясь, пред собой он толкает и гонит
Воздуха столб здесь двойной и сугубый содействует зренью:
Вот отчего происходит, что раньше мы видим тот воздух,
Нежели зеркало. Но в тот же миг, как мы зеркало видим,
Образ, от нас исходящий, до глади зеркальной доходит
И, отразившись в нем, вновь возвращается к нашему взору
И струю новую воздуха перед собою толкает.
Эту последнюю видим мы прежде, чем образ, и, значит,
Образ нам в зеркале кажется на отдаленьи известном.
Вследствие этого мы не должны удивляться нимало
Изображениям, кои даются поверхностью зеркал;
Это является делом двояких воздушных течений.

Те части тела затем, что у нас расположены справа,

В зеркале будут являться нам слева всегда, потому что
Образы, встретившись с плоскостью зеркала и отразившись,
Не возвращаются без изменения к нам, но в обратном
Виде нам кажутся. Так, если кто-нибудь маску из глины,
Прежде чем дать ей просохнуть, ударит о столб или балку
И, сохраняя при этом у маски всю цельность фигуры,
Вывернет лишь наизнанку черты все ее, то увидит, —
Что у нее вместо правого глаза окажется левый,
Вместо же левого глаза, напротив, очутится правый.
Образ предмета, из зеркала в зеркало передаваясь,
Выглядит, будто здесь пять или шесть таких образов было.
И в этом случае все, что во внутренних скрыто покоях,
Как бы глубоко в косом направленьи оно ни лежало,
Может быть извлечено чрез кривые проходы жилища
С помощью нескольких зеркал и видимо так же, как вещи,
Тут же стоящие, вот как из зеркала в зеркало образ
Передастся! Все левое тут отражается справа,
Но, отразившись вторично, вид прежний свой вновь принимает,

Далее, есть зеркала с боковыми притворами, кои

Наклонены сообразно с наклонами нашего тела
И оттого передать всякий образ наш правильно могут.
Тут или передается из зеркала в зеркало образ,
Так что доходит до нас он в двойном отражении, или
Самый наклон того зеркала так здесь на образ влияет,
Что на пути своем перевернуться он должен обратно.
Образы (в зеркале) шествуют с нами, и кажется, будто
Делают с нами шаги, повторяют все наши движенья;
Стало быть, каждое зеркало в той его части, от коей
Мы отошли, прекращает тотчас отражать в себе вид наш.
Все по законам природы под тем же углом отражаться
И отклоняться должно, под каким пред зеркалами встало.

Взор уклоняется наш и бежит от блестящих предметов.

Солнце слепит тебя, если пред ним ты стоять продолжаешь,
Так как великая сила присуща ему и несутся
С натиском образы вниз от него через воздух небесный.
Кроме того, нестерпимый блеск солнца порой воспаляет
Наши глаза оттого, что оно заключает не мало
Огненных телец, глазам причиняющих боль и страданье.

Людям, болящим желтухою, кажутся всякие вещи

Желтыми, так как от этих людей истекает не мало
Желтых зачатков, которые к образам всем прилипают.
Да и к тому же в глазах им примешано много такого,
Что покрывает все вещи какой-то окраскою желтой.

Сидя в потемках, мы видеть способны предмет освещенный,

Так как здесь прежде всего проникает окрестного мрака
Воздух и раньше открытые наши глаза занимает.
Тотчас же следует белый светящийся воздух за этим
И очищает как будто глаза, прогоняя отсюда
Тени все черные, в силу того, что во всех отношеньях
Он подвижнее и тоньше и тельца в нем более гладки.
Как только в наших глазах все проходы наполнятся светом
И все пути тут раскроются, раньше объятые тьмою,
Тотчас войдут туда образы всех освещенных предметов,
Кои в глаза нам бросаются, так что мы можем их видеть.
Наоборот же, не можем со свету мы видеть в потемках,
Ибо воздушный состав вслед за светом идущего мрака
Гуще значительно. Мрак наполняет собою все ходы
И замыкает пути все в глазах наших; так что не могут
Образы тьмою объятых вещей возбудить здесь движенья.

Башни четыреугольные города кажутся взору

Издали круглыми. Это всегда оттого происходит,
Что всякий угол вдали представляется нам притупленным
Или что мы его не замечаем. Угла впечатленье
Гибнет для глаза; оно не доходит до нашего взора
В силу того, что у образов, к нам доходящих чрез воздух,
Живость теряется от постоянного тренья о воздух.
Так что, где угол такой ускользает от нашего чувства,
Кажется, будто бы видим мы круглое скопище камней.
Но не вполне это кажется круглым, как ближние вещи,
А представляется только неясным подобием круга.

Кажется, будто при солнце шевелится тень и за нами

Следует всюду она, подражая всем нашим движеньям,
Если допустишь, что воздух, свое освещенье утратив,
Может ходить, повторяя движения все человека.
(Так как ведь то, что обычно у нас называется тенью,
Может ли быть чем иным, как не воздухом, света лишенным?)
Да, несомненно, земля шаг за шагом лишается света
В месте известном, где, ходя, мы солнца лучи заслоняем,
Но они вновь наполняют то место, откуда ушли мы.
А потому нам сдается, что тень, ниспадая от тела,
Сопровождает нас всюду с одной стороны постоянно.
Новые света лучи проливают вечно на землю,
Гибнут же прежние, будто бы шерсть, что сквозь пламя мы тянем,
Значит, не трудно отнять у земли лучи света и снова
Их возвратить и при этом рассеять все черные тени.

Но, чтоб глаза наши тут погрешали, мы не допускаем.

Свойственно им замечать только: есть ли тут свет или тени.
Но тот же самый ли свет, та же самая ль тень, что и прежде,
В данное время сопутствуя нам, пред глазами проходят,
Или же все происходит, как я объяснил уже выше, —
Этот вопрос разрешить надлежит одному лишь рассудку.
Наши глаза познавать не умеют природу предметов,
А потому не навязывай им заблуждений рассудка.

Так, когда на корабле мы идем, вам сдается – стоит он,

Все же, что в пристани есть, представляется мимо бегущим,
Кажется, будто к корме набегают холмы и долины,
Мимо которых, надув паруса, направляем мы судно;
Кажется, будто созвездия все, пригвожденные к небу,
Остановились, меж тем как они в постоянном движеньи,
Так как, взойдя, они видят опять в закат свой далекий,
После того, как тела их блестящие небо очертят.
Тем же порядком недвижными кажутся солнце и месяц,
Но, что они подвигаются, дело само указует.
Горы, что вверх восстают средь пучин далеко друг от друга,
Так что меж ними есть выход, свободный для целого флота,
Или представляются издали соединенными вместе;
Кажется, будто сцепились они в один остров громадный.
Детям же, после того как они перестали кружиться,
Кажется, будто бы вертится здание все и колонны
Ходят кругом, а порою едва их возможно уверить,
Что не грозит им нисколько своим разрушением крыша.
В пору, когда по утрам из-за горного кряжа природа
Трепетный свет красноватой зари воздымать начинает,
Часто тебе представляется, будто бы самое солнце
Пламенем жарким своим прикасается к горным вершинам,
Кои от нас отстоят на две тысячи выстрелов лука,
Или почти на пять тысяч полетов метательных копий.
Между горами и солнцем, однако же, тянутся глади
Моря безбрежного под необъятным простором эфира;
Тянутся многие сотни и тысячи стран, населенных
Множеством разных племен и породами разных животных.
Далее, лужа воды, глубиною не более пальца,
На мостовой между камнями улиц скопившись порою,
Вид под землей открывает нам столь же большой, необъятный,
Как и зияющий свод над землей вознесенного неба,
И представляется нам, будто тут под землею мы видим
Тучи и все те предметы, что в дивном находятся небе.
Если в средине потока наш конь остановится борзый
И в это время посмотрим мы в быстротекущие воды,
То мы увидим коня в них, стоящего кверху ногами
И с быстротой уносимого волнами против теченья.
Также, куда б мы ни кинули взора, нам будет казаться,
Будто все вещи плывут и несутся таким же порядком.
Портик возьми наконец, представляющий ходы прямые
И состоящий притом из колонн одинаких повсюду.
Если же вдоль поглядеть от какой-нибудь точки предельной,
То постепенно он сводится к конуса узкой вершине:
Крыша склоняется к полу, сближается правый бок с левым
Вплоть, пока все тут к вершине конической в нем не сойдется.

Так корабельщикам кажется на море, будто бы солнце

Всходит из воли и заходит, лучи свои в волнах скрывая;
Ведь ничего моряки, кроме моря и неба, не видят,
А потому не подумай, что тут извратилось их чувство.
И для незнающих моря суда, что на якоре стали,
Кажутся очень непрочными и поврежденными бурей,
Так как те части у весел, которые вверх выдаются
Здесь над поверхностью, целы и прямо корма выступает,
Но вся подводная часть представляется сломанной, будто
Несколько кверху отогнутой и выпираемой кверху,
Так что, сдается, она близ поверхности плавает самой.
Ночью, когда разреженные тучи уносятся ветром,
Нам представляется, будто блестящие светочи неба
Поверху как бы навстречу идут облакам и при этом
Вовсе не теми путями, какими идти надлежит им.

Далее: если ты руку к глазам поднесешь и немного

Снизу надавишь их, то образуется чувство, как будто
Все, что ты видишь, в двойном пред тобою является виде.
Видишь в светильниках, как разгорается пламя двойное,
Видишь в жилище своем, как двоится домашняя утварь,
Как у людей появляется по два лица, по два тела.
А когда сладостный сон повергает в бесчувствие члены
И наше тело объято всецело полнейшим покоем,
Нам представляется, будто мы бодрствуем, будто бы члены
Движутся наши и будто бы ночью, во тьме непроглядной,
Солнца лучи созерцаем мы и освещенье дневное.
Кажется, что перед нами сменяются реки и горы,
Небо и море, что мы переходим ногами чрез поле,
Что средь безмолвия ночи всеобщего слышим мы звуки
И на вопрос отвечаем, хотя мы молчим в это время.

В этом же роде встречается множество странных явлений,

Кои хотят подорвать как бы наше доверие к чувствам.
Но понапрасну все то. Большей частью нас вводят в ошибку
Те заключенья рассудка, которые вносим мы сами,
Так что мы чувствуем то, чего чувства нам не указуют.
Но ничего нет трудней, как из вещи, вполне очевидной,
Выделить те заблужденья, которые вносит рассудок.

Тот же, кто думает, что ничего он не знает, не знает

Также, возможно ль познать что-нибудь при подобном незнаньи.
Значит, и опровергать я не буду того человека,
Кто отвращает свой собственный ум от следов очевидных.
Даже хотя б согласился я с этим его положеньем,
Все ж я спросил бы: откуда берет он понятье о знаньи
Или незнаньи, всегда отрицая во всем достоверность.
В чем же различие между сомненьем и сведеньем верным,
Что составляет мерило для истины и заблужденья?
Прежде всего ты найдешь, что понятье об истине точной
Чувства рождают в тебе. Невозможно ведь чувства опровергнуть,
Так что доверия стоит наибольшего то, где победа
Истины над заблужденьем сама по себе нам дается,
Может ли быть что-нибудь достовернее чувства на свете?
Можно ль сказать, что рассудок, всецело от чувства возникший,
Стоит чего-нибудь, если на чувстве он ложном основан?
Нет, при обманчивых чувствах ошибочен также рассудок.
Может ли удостовериться зрение слухом, равно как
Слух осязанием? Можно ли вкус передать осязаньем?
Можно ли то опровергнуть ноздрями, что глаз восприемлет?
Нет, невозможно, я думаю. Каждому чувству способность
Уделена, и у каждого есть своя сила; а значит,
То, что тепло или холодно, твердо и мягко, должно нам
Теплым, холодным, равно как и твердым и мягким казаться.
Также должны ощущаться особо и краски предметов
И вообще все, что в мире связуется с разной окраской.
Свойства особые также имеет и вкус. Возникают
Звуки и запах особо. Поэтому необходимо,
Чтоб не могли подтверждаться друг другом отдельные чувства.
Опровергаться взаимно, притом же, несвойственно чувствам,
Так как доверие к ним в одинаковой степени сильно,
А потому показания чувства всегда достоверны.

И если даже рассудок не может найти ту причину,

Вследствие коей четыреугольник нам издали круглым
Кажется, все ж при отсутствии доводов верных рассудка
Лучше давать объяснение ложное этим фигурам,
Чем выпускать из рук то, что для всех нас вполне очевидно,
И подрывать этим высшую веру в нас, ниспровергая
Все основанья, на коих покоится жизнь и блаженство.
Знай, что не только один твой рассудок потерпит крушенье,
Но и сама твоя жизнь неминуемо тотчас погибнет,
Если ты чувствам своим доверять не имеешь отваги
И убегать от погибельных мест и всего в том же роде,
Что избегать надлежит, а пойдешь в направленьи противном.
А потому наставленья, идущие противу чувства,
Могут в глазах твоих быть только скопищем слов бесполезных.
Так при постройке домов: если первые линии кривы,
Если угольник не прям и от правильных черт отступает
И уклоняется уровень в неких частях хоть немного,
То неизбежно окажется зданье все криво и косо.
Криво, нескладно, изогнуто будет нестройное зданье,
Будто готовясь упасть; и действительно падает часто
Лишь оттого, что неправильны первые были начала.
А потому должен быть непременно обманчив и ложен
Также и довод, когда из обманчивых чувств он исходит.

Ныне рассмотрим мы, как ощущают все прочие чувства

То, что присуще им. Здесь не извилистый путь предстоит нам.
Прежде всего мы услышать должны всякий голос и звуки,
Если зачатки их, в уши проникнув, рождают здесь чувство:
Нужно признать ведь, что звуки и голос в себе заключают
Сущность телесную, так как воздействовать могут на чувство.
Голос подчас мимоходом гортань нам царапает, крики
Горлу порой придают хрипоту, из него вылетая.
Ибо когда тельца голоса, кучею тесной собравшись,
Через отверстие узкое вон вылетать начинают
И заполняют весь рот, то шершавым становится горло,
И повреждается путь, коим голос несется наружу.
Так что, сомнения нет, голоса и слова заключают
Сущность телесную, так как нам боль причинять они могут.
Также ты в том не обманешься, сколь утомляет все тело,
Сколько частиц в сухожильях и сил у людей отнимает
Речь непрерывная, что начиная с лучей восходящих
Ранней зари до глубокого сумрака ночи ведется,
А особливо когда произносится голосом громким.
Стало быть, голос в себе заключает телесную сущность,
Так как при долгих речах кое-что отнимает у тела.

В голосе грубость зависит от грубости телец первичных,

А его нежность, напротив, от нежности этих последних,
Так что: ревет ли угрюмо труба, подавляя свой рокот,
Или изогнутый рог издает свои тусклые звуки,
Или же лебедь, рожденный в холодных полях Геликона,
Голосом, полным томления, жалобу плавно возносит, —
В уши внедряются неодинаковой формы зачатки.
Стало быть, звуки, которые мы вытесняем из глуби
Нашего тела и прямо чрез рот выпускаем наружу,
Тут же искусно в слова языком расчленяются быстрым,
Или они лишь сложением губ образуются часто.
Если то место, откуда доносится чей-нибудь голос,
Не чересчур далеко отстоит, то слова непременно
Явственно будут слышны и дойдут до вас членораздельно,
Так как они сохраняют свой склад, сохраняют фигуру.
Если ж, напротив, имеем мы тут расстоянье большое,
То, проходя через воздух, слова все мешаются в кучу,
И при полете воздушном приводится голос в смятенье.
В случае этом мы можем услышать отдельные звуки,
Не понимая, какое значенье словам придается;
Вот до чего этот голос доходит неясно и смутно.

Дальше. Указ, возвещенный устами глашатая, часто

Единовременно трогает уши всей массы народной.
Так один голос на много других голосов с быстротою
Делится. Ибо, во много отдельных ушей попадая,
Он сообщает нам ясные звуки и слов распорядок.
Часть же тех звуков, которая не достигает до слуха,
Мимо несется и гибнет, рассеявшись в воздухе даром,
Или, толкнувшись о твердый предмет, отраженные звуки
Передает нам и вводит в ошибку подобием речи.

Если понятно все это, то ты объясненье представить

Сможешь себе и другим, каким образом в месте пустынном
Скалы подобие слов издают в надлежащем порядке
В пору, когда мы в горах заблудившихся путников ищем
И разбежавшихся голосом громким к себе призываем.
Видеть пришлось мне места, где раз шесть или семь отражался
Изданный звук; и к холму от холма, отражаясь взаимно,
Произнесенные речи неслись и блуждали в пространстве.
Эти места козлоногих сатиров и нимф приютили,
Как утверждают туземцы, и здесь поселилися фавны.
Здесь они, ночью блуждая, веселой игрою и шумом
Тишь нарушают безмолвную, по уверенью народа.
Слышатся струнные тихие звуки порой, и из флейты
Нежную жалобу пальцы играющих тут извлекают.
Издали люд земледельческий слышит, как Пан, потрясая
На голове полудикой убор свой из веток сосновых,
Часто губами кривыми по трости пустой пробегает
И заставляет свирель заливаться пастушеской песнью.
Ходит молва и о разных других чудесах в том же роде,
Чтобы пустынное место оставленным вовсе богами
Не почиталось; вот так чудеса создаются из сказок.
Есть и другая причина речей таких; та, что все люди
До чрезвычайности жадны ко всяким рассказам чудесным.
Впрочем, дивиться не следует также причинам, по коим
В те же места, где глаза не имеют возможности видеть
Явных вещей, голоса долетают и слух поражают.
Часто беседа ведется у нас чрез закрытые двери.
Не удивляйся, что звук чрез косые все скважинки двери
Может пройти невредимо, а образы вещи не могут
И разрываются, если идут не чрез ходы прямые,
Как у стекла, чрез которое образы все проникают.

Кроме того, разлетается голос во всех направленьях,

Так как один из другого рождаются звуки, и там, где
Звук единичный раздался, немало других возникает,
Так же как искры огня рассыпаются в новые искры.
Так что кругом все места наполняются голосом, даже
То, что сокрыто кругом глубоко, пробуждается звуком.
Между тем образы, раз отделившись, всегда проникают
К нам лишь прямыми путями; поэтому мы сквозь заборы
Видеть не можем, меж тем как насквозь к вам доносятся звуки.
Все же и голос, когда он проходит чрез перегородку,
Глуше становится, несколько смутно к ушам проникая,
Так что тут слышатся более звуки, чем внятные речи.

То, как мы чувствуем вкусы путем языка или нёба,

Делом является более сложным, трудней объяснимым.
Прежде всего ощущаем мы вкусы во рту, когда в пище
Выдавим соки жеваньем, подобно тому как порою
Можно рукою из губки насыщенной выдавить воду.
Соки, что мы выжимаем, проходят чрез скважинки нёба
И чрез неплотную ткань языка по запутанным ходам.
Там, где первичные тельца сочащейся жидкости гладки,
Прикосновенье их нежно, и сладостным чувством ласкают
Всюду они языка увлажненные, слизкие норы.
Наоборот, там, где тельца шершавы и сложены грубо,
Жидкости нашему чувству претят и его оскорбляют.

Сладость от соков засим восприемлется в области нёба,

Ибо уж после того, как они устремляются в глотку
И когда в членах текут они, сладости нет уже больше.
Тут безразлично становится, чем ни питалось бы тело;
Лишь бы все то, что ты скушал, сварившись, могло просочиться
В члены твои и поддерживать влажные соки в желудке.

Ныне скажу, отчего разнородная пища присуща

Разным созданьям и то, что противно и горько иному,
Может другому казаться, напротив того, очень вкусным.
Много несходства и разницы видим мы в этих предметах;
То, что питает одних, для других острым ядом бывает.
Так, прикоснувшись к слюне человека, змея погибает
И умерщвляет себя, свое тело кусая зубами.
Кроме того, чемерица весьма для людей ядовита,
А в перепелках и козах она только жир приращает.
Чтобы понять, от каких это все происходит условий,
Прежде всего тебе следует вспомнить, что сказано выше.
Смешаны многообразно первичные тельца в предметах.
Кроме того, еще все существа, кои пищу приемлют,
Столь меж собою различны наружностью и по семействам
Столь различаются все очертаньями внешними членов!
А потому и в зачатках не схожи они, а различны.
Если не сходны зачатки, то также должны изменяться
Вид, промежутки, пути или, как называем мы, поры
Всюду по членам их, а между прочим во рту и на нёбе.
Так что одни тельца малы, другие немного побольше;
Те – треугольны, а эти являют фигуру квадрата;
Многие круглы по форме, другие же многоугольны.
Самые поры должны различаться всегда меж собою
И изменять направленье согласно строению ткани,
Как того требует смысл и порядок движенья в предметах.
Вкусы, приятные для одного, неприятны другому.
Стало быть, там, где что-либо приятно для вкуса, зачатки
Гладки и входят в отверстие нёба, слегка прикасаясь;
А у того, кому вещь эта самая кажется горькой,
В рот попадает она, как неровное, цепкое тело.
Ныне нетрудно по этим примерам узнать остальное.
Если от желчных избытков поднимется вдруг лихорадка
Или же как-нибудь иначе сила болезни возникнет,
То этим самым в смущенье приводится целое тело,
И все первичные тельца меняют свое положенье.
А потому все, что раньше ко вкусам вполне подходило,
Тою порой не подходит, а кажется более вкусным
То, что во рту ощущение скверное вызвало б раньше.
Те и другие зачатки во влаге медовой смешались,
Как многократно тебе говорил я уже в предыдущем.

Ныне внимай. Я скажу, каким образом запах на ноздри

Действует. Прежде всего есть не мало вещей, из которых
Запахов разных потоки исходят и льются в пространство.
(Надо признать, что они рассеваются и истекают.)
Вследствие разницы в форме зачатков различным созданьям
Запах различный приятен. Летая по воздуху, пчелы
Издалека привлекаются сладостным запахом мёда,
Птицы же хищные – падалью. Так направляют собаку
Диких животных следы от расколотых мелких копытцев.
А белоснежные гуси, спасители крепости римской,
Чувствуют на расстоянье большом человеческий запах.
Так к надлежащему корму подводит различных животных
Запах различный, и он отвращает от ядов опасных.
Этим путем сохраняется диких животных порода.

Сам по себе этот запах, у нас раздражающий ноздри,

Может рассеяться на расстоянье большом или малом,
Но тем не менее он никогда не летит так далеко,
Как голоса или звуки (я не говорю уж о тельцах,
Что на зрачок наш воздействуют и поражают нам зренье).
Медленно носится запах летучий и гибнет, пред этим
В веяньи воздуха мало-помалу легко рассеваясь,
Прежде всего оттого, что из глуби вещей он исходит.
Нам указанье дает на его истеченье из глуби
То, что разбитые вещи, как знаем мы, пахнут сильнее,
Равно как все, что разрежено пламенем или растерто.
Запах затем возникает из телец, значительно больших,
Нежели тельца первичные голоса, так как сквозь камни
Он не проходит, а голос и звук большей частью проходят.
Вот почему то, что пахнет, с трудом нам дает указанье,
Где, в какой именно части предмета оно пребывает.
Медля в движении воздуха, запахи все остывают,
Признаки вещи уже не доходят горячими к чувству.
Вот почему ошибаются псы, когда след они ищут.

Действуют так не одни только запахи или же вкусы.

Нет, точно так же и образы или окраска предметов
Не в одинаковой степени к каждому чувству подходят,
И одному они более режут глаза, чем другому.
Так для примера: проворные львы никогда не выносят
Вид петухов, нарушающих крыльями тишь полуночи
И возвещающих голосом громким зари появленье;
Так постоянно в сем случае львы вспоминают о бегстве.
Неудивительно, так как во всех петухах существуют
Некие тельца, которые, льву на глаза попадая,
В них протыкают зрачки и при этом ему причиняют
Столь нестерпимую боль, выносить коей хищник не может.
А между тем эти тельца для нашего зренья не вредны,
Так как они или не проникают в него, или даже
Хоть проникают, но все ж им оттуда есть выход свободный,
И на возвратном пути повредить они глазу не могут.
Ныне узнай из немногих стихов моих, что подвигает
Дух наш; откуда берется все то, что на ум нам приходит.
Прежде всего утверждаю, что образы всяких предметов
Многообразно и всюду по всем направленьям блуждают.
Будучи тонки, при встречах они без труда меж собою
Соединяются в воздухе, как паутина, как блестки
Золота. Образы эти по ткани гораздо нежнее,
Нежели те, кои взор поражают, в глаза проникая,
И через поры внутрь тела проходят и там возбуждают
Сущность легчайшую духа и чувство внутри вызывают,
Так что мы видим центавров, со страшными членами Сциллу,
Цербера морды собачьи и признаки тех, кои смертью
Были унесены, коих останки прияты землею.
Образы всякого рода везде в беспорядке блуждают.
Частью они порождаются в воздухе собственной силой,
Частью совместно они истекают от разных предметов
И заключают в себе очертания этих предметов.
Ясно ведь, что не от живого центавра был взят его образ,
Ибо не существовало породы подобных животных.
Так что, когда человеческий образ встречается с конским,
То они оба сцепляются быстро, как сказано выше,
Вследствие их легковесной природы и тонкости ткани.
Прочее все в этом роде от тех же причин возникает.

То, что легко и с подвижностью высшею носится всюду,

Как я сказал уже ранее, может легко одним разом
Ум возбуждать наш смешением образов тонких,
Так как и сам наш рассудок на диво подвижен и тонок.
Что это так, как сказал я, ты можешь легко убедиться.
Все восприятья рассудка похожи на то, что приемлют
Наши глаза. Потому и причины у них одинаки.
Стало быть, если, как сказано, льва мне возможно увидеть
Только путем его образов, кои мой взор поражают,
То и рассудок по той же причине прийти в возбужденье
Может лишь с помощью образов, кои столь ясно он видит,
Как и глазами, с той разницей, что эти образы тоньше.

Бодрствует разум и дух, когда в сон погружаются члены,

Не по иной какой-либо причине как та, что рассудок
Рядом подобных же образов, как наяву, поколеблен.
И до того тут доходит, что, кажется, видим мы ясно
Тех, коих жизнью давно уже смерть и земля овладели.
К этому нудит природа сама, потому что все чувства
В членах уснувшего тела находятся в полном покое
И отличить неспособны действительность от заблужденья.
Кроме того, еще память во сне ослабляется, блекнет,
И ей нельзя доказать, что рассудок считает живыми
Тех, кто давно уже стал достояньем могилы и смерти.

Впрочем, и не удивляйся, что движутся образы эти

И с равномерностью руки и прочие члены подъемлют.
(Кажется часто во сне, будто призраки так поступают.)
Где улетучился образ один, там другой возникает,
Так что сдается, что первый из них положенье меняет.
Стало быть, это случается от быстроты, надо думать.

Многое в этих вещах объяснить и исследовать надо,

Если предмет мы хотим изложить с очевидностью полной.
Прежде всего я спрошу, отчего наш рассудок тотчас же
Сам собой мыслит о том, о чем мыслить приходит охота.
Не согласуются ль с нашею волею образы эти,
Если, как только желаем, видение к нам прилетает,
Если природа творит и готовит по прихоти наглой
Все, что нам по сердцу: землю, моря, небосвод даже самый,
Пиршества, битвы, собранье народа и зрелище шествий,
А особливо, когда у иных, в одном месте живущих,
Дух размышляет о всяких вещах, чрезвычайно несхожих?

Но отчего затем образы так выступают размерно,

Как это видим во сне мы, и двигают членами плавно,
Или руками обеими гибкими быстро разводят,
Или глазами следят за движеньем, к ноге подходящим?
Не научились ли где-нибудь образы этим приемам,
Чтобы возможность иметь среди ночи затеивать игры?
Или верней объяснить это тем, что мы образы видим
Единовременно? Также и голос звучащий скрывает
Много времен, коих бытность рассудком затем познается.
Вследствие этого в месте любом и в любое мгновенье
Всякие образы тотчас готовы предстать перед нами.
Вот до чего велико их число, велика их подвижность.
Так как они очень нежны, то дух их не может различить
Явственно без напряженья известного. Так что бесследно
Гибнут они, если дух сам собою их не приспособил.
Дух себе образы сам созидает, с надеждой в грядущем
Видеть любой из предметов, какие он видеть желает.
Не примечаешь ли ты, как, на что-нибудь тонкое глядя,
Приспособляется и напрягает внимание взор твой
И как без этого явственно видеть никак он не может.
Даже предметы, которые ты наблюдаешь повсюду,
Если не вникнешь рассудком ты в них, существуют как будто
На расстояньи большом и в различное время с тобою.
Можно ль дивиться тому, что наш дух упускает из виду
Все, исключая вещей тех, где сосредоточился сам он?

Малые вещи затем мы считаем нередко большими,

Но ошибаемся и в заблуждение сами впадаем.
Часто бывает, что чей-нибудь образ другим, не таким же
Вдруг подменяется; то, что нам женщиной раньше казалось
В наших объятьях, затем превращается будто в мужчину,
Или же образ один за другим изменяет наружность.
Не удивительно. Сон с забытьём производят все это.

Вот еще что составляет большую погрешность, которой

Нужно тебе избегать, уклоняясь от всяких ошибок.
Не полагай, будто созданы светочи глаз с той лишь целью,
Чтоб мы имели возможность смотреть; будто икры и бедра
Утверждены на ногах и при этом способны сгибаться,
Чтобы большими шагами могли мы шагать по дороге;
Или же будто бы руки из мощных плечей вырастают
И снабжена из них каждая ловкой, проворною кистью
С тем, чтоб могли исполнять мы потребности всякие жизни.
Все остальное, что многие в этом же роде толкуют,
По заключеньям своим совершенно превратно и ложно.

В теле у нас ничего не родилось для вашей потребы.

Нет. То, что создано раньше, потом примененье находит.
Зрение не появлялось, покуда глаза не возникли;
Так же как не было речи, покуда язык не был создан.
Нет, языка сотворенье предшествует очень задолго
Речи, и созданы были значительно ранее уши,
Нежели слышались звуки. И все, наконец, наши члены
Раньше, сдается мне, существовали, чем их примененье.
Значит, не могут они вырастать лишь ввиду нашей пользы.

Раньше, напротив, чем вдаль полетели блестящие стрелы,

Люди в борьбе меж собою руками одними сражались,
Кровью себя обагряя и члены друг другу ломая;
А избегать поранений природа людей побуждала
Раньше, чем левой рукой со щитом обращаться учила;
И, без сомненья, усталое тело просило покоя
Раньше гораздо, чем мягкие постланы были постели;
И утолялася жажда пред тем, как явились стаканы.
Все это может считаться возникшим ввиду нашей пользы
И изобретено только согласно потребностям жизни.
То же, что было само по себе и что создано раньше,
Только впоследствии нам указало свое примененье.
Прежде всего в этом роде отметим мы чувства и члены.
А потому подтверждаю: держись далеко ты от мненья,
Будто возникли они для того, чтоб служить нашим нуждам.

Не удивительно вовсе при том, что по самой природе

Самого тела живые создания ищут питанья.
Как уж сказал я, от тел выделяется и истекает
Много частиц и различным путем; но особенно много
Те выделяют животные, кои бывают в движеньи.
Много частиц изнутри чрез потенье выходит наружу;
Многое ртом выделяется при утомленном дыханьи.
Вследствие этого тело тощает, идет к разрушенью
Все существо его, вслед же за тем наступает страданье.
Пища затем принимается, чтоб подкрепить ею члены,
Восстановить ею силы утрату, насытивши голод,
Что во всем теле дает себя знать по суставам и членам.
Жидкость проходит в те части, которые требуют влаги,
И рассевает большие скопленья горячего пара, который
Вызвать бы мог воспаление сильное в нашем желудке.
Влагой здесь жар умеряется, так же как гасится пламя,
Чтоб не могли наши члены иссохнуть от сильного жара.
Так устраняется жгучая жажда из нашего тела,
Тем же путем удовольствуем мы и потребность в питаньи.

Ныне скажу я о том, почему сообразно желанью

Можем мы делать шаги и другие движения членов,
Сила какая толкает вперед столь тяжелое бремя
Нашего тела. А ты постарайся понять мои речи.

Я утверждаю, что образы, кои ходьбу вызывают,

Прежде всего поражают наш дух, как указано выше.
После того образуется воля: никто не начнет ведь
Действовать, прежде чем дух не постигнет, чего он желает.
То же, что кажется нашему духу, есть образ предмета.
Так что, как только желаньем ходить и вперед подвигаться
Дух возбуждается, тотчас же он поднимает все силы
Нашей души, что рассеяна всюду в суставах и членах,
И без труда притом, ибо душа тесно связана с духом.
Действует дальше на тело душа, и таким путем тело
Движется ею, и несется вперед оно мало-помалу.
Тело при этой становится более дряблым, а значит,
Воздух, бывающий в вечном движеньи, как то и должно быть,
Входит вовнутрь, проникая туда чрез открытые поры
И рассевается этим путем по мельчайшим частицам
Тела. Поэтому силою двух сих вещей наше тело
Движется, так же как ветром с парусом движется судно.

Но не должно удивительным то представляться однако,

Что столь ничтожные тельца способны огромное тело
Двигать вперед, поворачивать всю нашу грузную тяжесть.
Ветер таким же путем, состоя из материи тонкой,
Веяньем гонит своим с напряжением судно большое,
А управляет рука им одна в самом быстром движеньи,
Руль одинокий вращая, куда ей подскажет охота.
С помощью блоков, зубчатых колес подвигает машина
Грузы тяжелые и без труда их наверх поднимает.
Ныне в стихах своих, более сладостных, чем изобильных,
Я передам, каким образом сон наполняет покоем
Члены и духа тревоги притом прогоняет из сердца.
Лебедя песня короткая лучше, чем крик журавлиный,
Что в поднебесье разносится вихрями южного ветра.
Чуткий свой слух напряги, окажи мне живое вниманье,
Чтоб не отвергнуть того, что найду я возможным на деле,
Чтоб по своей же вине не склониться к тому, что противно
Здравому смыслу, вполне отказавшись понять очевидность.

Сон наступает там, где вся душевная сила из членов

Прочь удаляется; частью она отлетает наружу,
Частью же, тесно сплотившись, глубоко вовнутрь отступает,
В изнеможении полном тогда опускаются члены.
Так как сомнения нет, что от нашей души происходит
Всякое чувство, то, раз оно связано сном, надо думать,
Что в это время душа вся находится в полном смятеньи
Или же прочь отлетает. Конечно – не вся, потому что
Тело тогда погрузилось бы в вечность холодную смерти,
В теле бы не было больше души той, которая скрыта
В членах, как пламя сокрыто под грудою пепла,
И из которой все чувства воскресли бы сызнова в членах,
Как из покрытого пеплом огня возгорается пламя.
Но из чего обновляется чувство, какая причина
Душу приводит в смятенье и может ослабить все тело, —
Я расскажу; ты ж устрой, чтобы слов не бросал я по ветру.

Прежде всего я скажу, что к наружной поверхности тела

Веянье смежного воздуха всюду должно прикасаться
И непрерывно ее потрясать, наносить ей удары.
Вот почему почти все из созданий покрыты то кожей,
То чешуей, то щетиной, то коркою, то скорлупою.
Части же те, что внутри, потрясаются воздухом также
У оживленных существ при вдыхании и выдыханьи,
Так что с обеих сторон поражается тело толчками.
И когда эти толчки через поры малейшие тела
Внутрь до первичных частиц, до первичных зачатков доходят,
То как бы мало-помалу готовят погибель всем членам.
Тельца первичные плоти и духа свое положенье
Переменяют. Одна часть души улетает наружу,
Часть же другая, вовнутрь удалившись, скрывается в недрах;
Та же частица души, что осталась в суставах, не может
Ни воедино сплотиться, ни вызвать взаимных движений,
Так как природа все входы и выходы ей заграждает.
Так с переменой движения вглубь удаляется чувство.
Падают руки, смыкаются веки, и гнутся колени,
Вялым становится тело, и члены все изнемогают.
Так как уж нет ничего, что могло бы поддерживать тело.

Следует часто за пищею сон, ибо так же, как воздух,

Действует пища в то время, пока разливается в жилах.
По преимуществу сон у тебя возникает тяжелый,
Если ты сыт или очень устал, потому что в то время
Вследствие сильной работы приходят в смятение тельца.
Вследствие той же причины души устремляются тельца
Глубже вовнутрь, широко извергаются частью наружу
И раздробляется все в ней, внутри разлагаясь на части.

Далее. Большею частью во сне нам приходится видеть

То, что бывает предметом усиленных наших занятий,
Или же то, на чем более остановиться пришлось нам,
Или во имя чего напрягался рассудок наш больше.
Иски вчиняет во сне правовед, сочиняет законы;
Грозные битвы и схватки как будто ведет полководец,
А мореходцу мерещатся с ветрами вечные войны.
Кажется мне самому, что природу вещей испытую
Я непрестанно и речью родной излагаю открытья.
Да, полагаю, во сне ремесла и другие искусства
Большею частью рассудок твой могут держать в заблужденьи.

Мы замечаем нередко, что люди, которые играм

Труд свой усердный в течение нескольких дней посвящают,
После того как окончилось все, сохраняют то чувство,
Будто в уме их остались открытыми ходы, чрез кои
Образы бывших на играх вещей могут снова ворваться.
Перед глазами у них в эти дни много действий мелькает.
Бодрствуя даже, порой они живо себе представляют,
Будто бы видят прыжки и движения плавные членов,
Будто веселую песню кифары и струн переборы
Уши приемлют и будто они тех же зрителей видят
И одновременно блеск, пестроту украшений на сцене.
Вот до чего здесь имеют значенье занятие, склонность,
Все вообще, к чему силы свои существо прилагает, —
Не у людей лишь единственно, но и у всяких животных.
Видишь ты, что отдышаться не могут порой и потеют
Сильные кони в то время, как сном у них члены объяты.
Снится им, что из-за пальмы они напрягают усилья
И что пред ними в ристалищах перегородку спускают.
Также нередко собаки охотничьи в сладком забытьи
Бедрами вдруг шевелить начинают и голос крикливый
Свой подают и ноздрями по воздуху долго поводят,
Будто бы с тем, чтоб держаться следов обнаруженных дичи.
Даже от сна пробудившись, преследуют часто собаки
Призрак оленя пустой и за бегом его наблюдают,
Прежде чем от заблуждений не придут в себя, отряхнувшись.
Также собачки из льстивой породы, привыкшие к дому,
Сон свой летучий и легкий нередко из глаз прогоняют;
И непрестанно с земли они тело свое поднимают,
Как бы увидевши лица и облики чьи-то чужие.
И чем грубее и резче зачатки подобных видений,
Тем потревожиться больше должны среди сна собачонки.
Также и разные птицы летят и биением крыльев
В рощах священных порою ночной тишину нарушают,
Если средь мирного сна они видят, что хищник над ними
Носится, в поисках битв и добычи гоняясь за ними.
То, что людские умы с напряженьем большим производят,
Осуществляется часто во сне и приводится в дело.
Снится царям, что ведут они войны, что в плен они взяты;
Крики они испускают, как будто их кто-нибудь душит.
Снится иным, что дерутся они и при этом от боли
Стонут; что их поедают свирепые львы и пантеры,
И потому своим криком пространство они наполняют.
Многие люди во сне о делах очень важных толкуют
И выдают таким образом часто дела свои сами.
Многие при смерти видят себя, будто с гор высочайших
Падают книзу в глубокую пропасть всей тяжестью тела,
Так что в испуге очнуться едва они могут от снов тех,
Коими ум их объят, и их тело дрожит от волненья.
Жаждущий видит реку или видит, как будто стоит он
Подле ручья, будто в глотку свою он ручей тот приемлет.
Кажется детям нередко во сне, что они подле лужи
Или же низкого чана рубашку свою поднимают,
А в это время они выпускают из тела всю жидкость
И вавилонские ткани роскошные пачкают ею.

После, когда начинает вселяться в них возраста пылкость

И образуется в членах со зрелостью самою семя,
Образы некого тела подчас выступают наружу
И во всей дивной красе возвещают им облик, который
В них возбуждает известные, семенем вздутые части,
Так что порою при этом поток из себя изливают,
Точно как будто бы кончилось дело, и платье марают.

Семя у нас возбуждается, как уже сказано выше,

В пору, когда наши члены все в возрасте юном мужают.
Всяким созданьям присущи свои возбужденья и чуткость,
У человека же лишь человек возбудить может семя.
Семя, коль скоро из недр оно вырвалось, вон выступает
И чрез суставы и члены втекает из целого тела
К нервам известным, к местам установленным и возбуждает
Тотчас же самую ткань детородных частей того тела.
Семенем те возбуждаются части; приходит желанье
Выбросить то, чем у нас напрягается пыл сладострастья.
Ум тогда требует тела, любви наносящего рану,
Так как ведь все большей частью подвержены этим раненьям
И обагряют ту часть, из которой удар был нанесен;
А если враг по соседству, то кровью бывает покрыт он.

Вследствие этого тот, кто поранен стрелою Венеры, —

Будь это юноша с женоподобными членами, или
Женщина с телом прекрасным, сулящим любовные чары, —
Тянется к месту, откуда был ранен, и жаждет связаться
С ним, чтобы в тело из тела притом перелить свои соки,
Ибо великая страсть предвещает большую усладу.
Вот какова к нам Венера и что значит имя Амура!
Вот из какого источника в сердце впервые сочится
Сладкая капля Венеры, а вслед за ней злые тревоги.
Так как в отсутствие той, кого любишь ты, все ж ее образ
Будет с тобою, и будет звучать ее нежное имя!

Но избегать должно образов тех и от пищи любовной

Ум отвращать, направляя его на другие предметы;
И накопившийся сок извергать нужно в тело любое,
А не хранить этот сок лишь для той, кто в нас страсть возбуждает.
Тем оградим мы себя от тревог и от верных страданий.
Зреет ведь рана любви и растет, когда пищу находит.
Изо дня в день матереет безумство, скопляются беды,
Если ранением новым ты не исцелишь своей раны
И не излечишь любви своей общедоступной любовью
Или к другим побужденьям ума своего не направишь.
Кто избегает любви, не лишен наслаждений Венеры;
Наоборот, без труда он их с большим удобством вкушает,
Так как действительней, чище услада у этих здоровых,
Чем у несчастных влюбленных людей. Ведь от страсти любовник
Часто в сомненьях колеблется, даже когда овладел он,
И не решает: должны ль наслаждаться глаза или руки?
Плотно сжимая предмет своей страсти, он боль причиняет;
А иногда он зубами своими впивается в губы
При поцелуях; а значит, здесь полного нет наслажденья,
И остается заноза, которая все ж непрестанно
Мучит любовников и пробуждает в них дикую ярость.
Но средь любви прерывает Венера тихонько страданье
И умеряет укусы, внося в них свое наслажденье.
Льстятся надеждой иные, что то, из чего возникает
Пылкая страсть, может столь же легко погасить ее пламя.
Опровергается это, однако, самою природой.
Здесь есть особенность та, что чем больше любви мы приемлем,
Тем горячей распаляется сердце жестокою страстью.
Пища и влага напитков внутри усвояются в членах
И потому оседать у нас в членах известных способны,
Так что удовлетворяем легко мы и голод и жажду.
Но от лица человека, которое блещет красою,
Прибыли нет, кроме образов от предвкушения нежных,
Кои несбывшейся часто надеждой уносятся в ветер.
Жаждущий ищет порою во сне, где бы выпить, а влаги
Не получает нигде, чтобы жар утолить в своих членах.
Образы жидкостей он вызывает и тщетно томится,
Воображая себя утоляющим жажду в потоке.
Так и в любви: постоянно с влюбленными шутит Венера.
Зрением не в состояньи любовника тела насытить;
Тщетно блуждают дрожащие руки по целому телу
И ничего соскоблить с упоительных членов не могут.
Тою порой, когда в юных летах наслаждаются двое,
Членами всеми обнявшись, когда предвещает им тело,
Сладость, Венера старается женщинам пашню затеять.
Жадно друг к другу любовники жмутся, сливаются вместе
Влага их губ и дыханье, в уста их впиваются зубы.
Все понапрасну! Они ничего соскоблить тут не могут
Или проникнуть друг в друга, чтоб с телом смешать свое тело.
(Этого, видимо, жаждут они и порою желают.)
И до тех пор в узах страсти их держит Венера, покуда
Не изнемогут их члены, от сладких утех ослабевши.
После того прерывается в нервах скопление страсти,
Тише становится пыл, настает промежуток недолгий.
Но возвращается снова безумство и ярая пылкость,
Как только явится жажда к предмету любви прикоснуться,
И устранить это зло невозможно каким-либо средством.
Вот как приходится чахнуть от тайных любовных ранений!

Вспомни к тому же, что тратятся силы и гибнут в работе;

Вспомни, что жизнь протекает под гнетом чужим постоянно.
Дело приходит в упадок меж тем, возникает порука,
Служба не спорится, добрая слава, колеблясь, страдает.
Вот на ногах сикионская обувь красуется, мази;
Вправлены в злато зеленые, чудной игры изумруды,
Носится изо дня в день фессалийская ткань голубая
И насыщается потом от сильных любовных стараний.
Да приобретенья предков идут на повязки и шляпы,
Тратятся на украшенье плащей и на ткани Хиоса;
Приготовляются пиршества с роскошью яств и одежды,
Игры, гирлянды цветочные, масла, венки и бокалы!

Все понапрасну! Из недр, из источников роскоши этой

Некая горечь рождается и средь цветов нас тревожит,
Иль оттого, что терзается дух, сознавая, быть может,
Что среди праздности жизнь протекает и гибнет в распутстве,
Иль оттого, может быть, что намек был двусмысленный брошен,
Воспламенивший как будто огнем твое сердце любовью;
Иль потому, что она на других обольстительно смотрит
И полагаешь ты видеть в лице ее признак насмешки.

Вот сколько зол заключает любовь при счастливом исходе,

А при любви несчастливой, зазнобой отвергнутой, беды,
Кои ты можешь увидеть с закрытыми даже глазами,
Столь многочисленны, что сторожиться заранее надо.
Вследствие этого я говорю: избегай ей попасться!
Так как ведь легче ранений любви избегать поначалу,
Нежели, в сети однажды попавши, оттуда на волю
Вырваться и сокрушить столь могучие узы Венеры.

Все-таки, даже запутавшись и потерявши свободу,

Мог бы ты бед избежать, если б сам у себя на дороге
Ты не стоял и не медлил душевные видеть пороки
И недостатки телесные в той, кого жаждешь и любишь.
Так поступает людей большинство, ослепленное страстью,
И добродетели склонно приписывать, коих нет вовсе.
Так, постоянно мы видим порочных, уродливых женщин,
Кои живут среди роскоши и в величайшем почете.
Часто смеется один над другим, говоря, что Венеру
Надо задобрить, затем что снедаем тот страстью позорной,
Не замечая, что сам же он в худшем еще положеньи.
Черную он называет «брюнеткой»; в неряхе нечистой
«Беспритязательность» видит он, а в пучеглазой – «Палладу»;
Нервную и сухопарую он называет «газелью»;
Карлицу малую – «грацией» и «образцом остроумья»;
А черезмерно высокую – «важною» и «грандиозной»;
Косноязычную – «чуть-чуть картавой»; немую – «стыдливой»;
Эту, которая от худобы еле дышит, зовет он
«Маленькой крошкой»; а ту, что страдает в чахотке, – «субтильной»,
И полногрудую чтит он «Церерой, питающей Вакха»;
С фавном в курносой он сходство находит; в губастой же видит
Он «авантаж к поцелую» и прочее в этом же роде.

Но допусти, что какая-нибудь обладает красою

Той несравненной, какую создать может только Венера.
Ведь не одна она; и без нее обходились мы раньше,
И, как мы знаем, творит те же пакости, как и другие.
Ведь иногда издает она запах столь скверный, бедняжка,
Что с затаенным хихиканьем прочь убегают служанки.

Да, со слезами любовник отвергнутый часто цветами

Или гирляндами дверь украшает, подчас майораном
Пышные мажет пилоны и издали шлет поцелуи.
Но, когда цели любовник достиг и какой-нибудь запах
В нем оскорбит обонянье, он ищет предлогов к размолвке
И глубоко сожалеет о долгих мольбах своих прежних.
Сам же себя он глупцом называет за то, что без толку
Прелестей больше приписывал ей, чем пристало для смертной.
Этого не упускают красавицы наши и прячут
Очень старательно все сокровенные действия жизни
От обожателей, коих держать хотят связью любовной.
Но понапрасну заботы. Рассудком ты можешь все это
Вывести к свету и выведать в женщине всякую хитрость;
Если ж прекрасна душа у нее и она не противна,
То снизойти к человеческим слабостям нужно взаимно.

Но не всегда дышит женщина только поддельной любовью

В пору, когда свое тело с мужским сочетает в объятьях
И овлажняет его поцелуями уст похотливых.
Часто она это искренно делает и наслаждений
Ищет взаимных, когда побуждает в любви подвизаться.
Не по иной ведь причине у птиц, у домашних животных
И у зверей всяких самки охотно самцам поддаются?
Самок природа сама исполняется похотью жгучей,
И оттого-то любовь они с радостью все ощущают.

Не замечаешь ли ты, как жестоко страдают в соитьи

Те существа, что к нему обоюдною страстью склонились?
Как разобщиться стараются на перекрестках собаки
И прилагают усилия, чтоб отойти друг от дружки?
А между тем в крепких узах их все-таки держит Венера.
Ни в каком случае этого не совершали б собаки
И не могли бы в такую попасть западню и застрять в ней,
Если б к тому не склонялись они наслажденьем взаимным.
А потому, повторяю, утехи любви обоюдны.

Если порой при смешении семени силу мужскую

Женщина силой своей одолеет и сразу захватит,
То от материного семени схожие с матерью дети
Родятся; а от отцовского – схожи с отцом выйдут дети.
Те же, у коих заметен обоих родителей облик,
Произошли от смешенья отцовской крови с материнской.
Семя обоих тогда, возбужденное в членах Венерой,
Здесь воедино слилося в стремлении страсти взаимной,
Так что ни то ни другое здесь семя не преобладало.
Также случается часто, что дети походят на предков
Дальних и прадедов воспроизводят черты родовые
В силу того, что в родительском теле бывает порою
В виде сокрытом большое количество телец первичных,
Кои к отцу от отца переходят от первого предка.
Вот почему производит Венера различие в лицах
И придает иным голос, фигуру и волосы предков.
Все это также зависит от определенных зачатков,
Как остальной наш состав, как тела наши, лица и члены.
Семя мужское рождает порой поколение женщин,
И происходит от семени женщин мужское потомство,
Так как всегда из двоякого семени плод возникает.
Все-таки тот из родителей более семени вносит,
С кем больше сходства имеет рожденный. В нем можно увидеть
Или же отрасль отца, или женское больше начало.

Не изволеньем богов от иного посев плодотворный

Отнят совсем, чтобы он от детей никогда не услышал
Имя отца, чтоб бесплодным всю жизнь его брак оставался.
Многие думают так, орошая потоками крови
Жертвенник и алтари оделяя большими дарами,
Чтоб одарили беременных жен их обильным потомством.
Люди те тщетно святыню богов и судьбу беспокоят.
Ибо бесплодны они, когда семя их густо чрезмерно
Или, напротив, когда чересчур водянисто и жидко.
Жидкое семя не может, где нужно ему, прикрепиться.
Всюду оно расплывается или стекает обратно.
Семя густое, напротив, течет слишком плотною массой
И вылетает притом с недостаточной силой стремленья,
А потому в надлежащее место проникнуть не может
Или, проникнув, сливается плохо там с семенем женским,
От соответствия много зависит в любви, мне сдается.
Женщин одних отягчают успешней одни, а другие
Женщины лишь от другого беремя приемлют и им тяжелеют.
Многие женщины раньше в супружестве были бесплодны,
Но получали впоследствии мужа, от коего дети
Произошли, и они красовались счастливым потомством.
Также и те, у которых в дому были жены бесплодны,
После того находили жену, подходящую больше
К свойствам их, так что могли они старость детьми обеспечить.
Вот до чего тут большое значенье имеет, чтоб семя
С семенем тем сочеталось, что годно к оплодотворенью:
Жидкое семя с густым, густое же – с семенем жидким.
Важно затем, какой пищею жизнь сохраняется наша.
Вследствие пищи одной у нас семя сгущается в членах;
Пища другая, напротив, его разжижает и губит.
Важно не меньше и то, каким образом кто восприемлет
Сладость любовных утех. Полагают иные, что могут
Легче их жены беременеть по образцу большей части
Четвероногих, когда при опущенной груди и бедрах,
Кверху приподнятых, самою маткой приемлется семя.
Но для супругов не нужно совсем похотливых движений.
Женщина противодействует и затрудняет зачатье,
Резвым движением бедер любовь вызывая в мужчине
Или бескостною грудью волнение в нем возбуждая.
От борозды надлежащей она только плуг совращает
И извержение семени с верных путей совлекает.
Телодвиженья такие присущи блудницам с той целью,
Чтоб не беременеть, чтоб избегать непрестанных зачатий
И вместе с тем, чтоб любовью своей быть угодней мужчинам.
Нашим супругам в движеньях таких, мне сдается, нет нужды.

Без изволенья богов иногда и без стрел Афродиты

Жена, хотя некрасивая, все же бывает любима.
Но в таком случае женщина эта своим повеленьем,
Скромным, приятным своим обращеньем, опрятностью тела
Делает то, что супруг с нею жизнь разделять привыкает.
Нужно прибавить: привычка сильней, чем любовь, нас связует,

Так как толчки, даже легкие, при повторении частом

Все побеждают с течением времени и ослабляют.
Разве не видишь, как капли дождя, упадая на камень,
Точат его и чрез долгое время насквозь пробивают?