О прожитом с иронией. Часть I

– Да, моя Лола прекрасная помощница в творчестве, она много читает, знает новинки литературы, вычитывает, поправляет меня. Может, мне и не все и не всегда нравится, что она говорит, но выводы после бесед я делаю всегда. И, как правило, выводы верные, и произведения в итоге неплохо получаются, достаточно добротные, так что жене я многим обязан. Кстати, к вопросу о сюжетах. Как-то в прошлом году, где-то под осень, соседи мои решили ремонт сделать в квартире, сами понимаете, ремонт, потоп и пожар для соседей всегда одинаково проблематичны. Так вот, вышла моя Лола на лестничную клетку, а там все завалено дверьми, железками какими-то, мешками с цементом и прочим. В темноте она споткнулась и грохнулась. Слышу, кричит: «Семен, Семен, зараза, ты где? Спалю сейчас все здесь, бегом ко мне, милицию вызывай и скорую!!!» Все, конечно, обошлось, и с соседями замирились, и скорую не пришлось вызывать – царапиной все обошлось. Но вот истошный голос и фраза «спалю сейчас все тут» просто в мозг впечатались. Три ночи не спал, сновидения разные мучили, а в итоге рассказ вышел, небольшой, но очень такой эмоциональный, резкий, о добре и зле, о несправедливости. «Страшная правда» назвал я его. Пока не опубликован, но в планах есть. Или вот еще…

Опытный Власов, слушая Семенов монолог, все больше и больше грустнел и нервничал. Он понимал – простой, открытый и бесхитростный мужичок с псевдонимом Заозерный медленно, но очень уверенно роет себе яму. Он пытался ногой достучаться до ботинка Семы, но куда там! Мало того что молодой прозаик сидел от него далековато, он еще и ни на кого не обращал внимания, все говорил и говорил. Остапа явно несло.

– Или вот еще. Летом мы с Лолой…

По лицу ведущей было понятно, откровения мастера пера Семена веселят ее и уже нисколько не смущают, но скоро, видимо, и она поняла: надо спасать ситуацию. Люди ведь впрямую смотрят на монолог этого чудака и не понимают, о чем он лепечет. У главной камеры уже минут пять гримасничал выпускающий редактор. Надо было завершать эфир, что она и сделала. Причем надо отметить, сделала это мастерски, вроде как и ничего не случилось.

– Стоп, стоп, стоп, уважаемый Семен Михайлович. Вы так много и интересно рассказывали, остановитесь, пожалуйста. Это не последняя наша встреча, мне кажется, нам стоит сейчас остановиться, а вновь встретившись, и, я уверена, это произойдет, вы вновь покажете нам удивительный мир писательского творчества.

Умела Анастасия работать и с аудиторией, да и с собеседником, в этом ей не откажешь.

Через пяток минут эфир был завершен. Статисты потянулись к выходу. Власов ушел по-английски, ни с кем не прощаясь. Техники, операторы и прочий студийный люд оперативно приводили аппаратуру в исходное положение, жизнь продолжалась. Семен приходил в себя. Так долго, пространно и горячо он давно не говорил, он чувствовал усталость и разбитость.

– Я что-то не так говорил?

– Все нормально, Семен Михайлович, все хорошо, Анастасия, взяв Семена под руку, вывела в холл.

– Вы передохните, перекурите, если есть желание, о следующем эфире мы договоримся. Люди поняли ваше откровение, вы ведь видели их реакцию? Спасибо, всего доброго.

Ведущей предстояло еще получить порцию не совсем ласковых слов от руководства, она это знала, но расстраиваться было некогда. Дела, дела. Да и что, собственно говоря, произошло? Выговорился в эфире человек, хороший человек, но уж больно бесхитростный, простак, одним словом.

Легкой походкой, с улыбкой Анастасия направилась к редактору.

Семен Михайлович, все еще переживая и не очень понимая, что он говорил в эфире, шел домой. Вот он, его светящийся всеми окнами дом, вот она, его любимая Лола, его единственная и ненаглядная.

Ненаглядная встретила его, скажем откровенно, неласково. В дверях она одну за другой отвесила мужу несколько увесистых пощечин.

– Это тебе за «мать твою», а это за «заразу», а это вот за прочую гадость обо мне! Нашел себе музу, сучонок драный. Вот чемодан. Прочь с глаз моих!

Так закончился этот обещавший много радости молодому писателю день.

Семен Михайлович надолго исчез из города. Друзья, близкие его недели две пошушукались, поехидничали, и все забылось. Лола Федоровна тосковала чуть дольше, но и она успокоилась – жизнь продолжается, и от этого никуда не денешься.