О психологии западных и восточных религий (сборник)

954 Сами по себе мудрость и святостъ, боюсь, в наиболее выгодном освещении представлены в литературе, где их слава неоспорима. Лао-цзы превосходно и непревзойденно сходит со страниц «Дао дэ цзин», а вот Лао-цзы со своей танцовщицей на западном склоне горы, празднующий вечер жизни, уже не столь привлекателен. Особенно же отторгает запущенное телесное естество сугубо святого — по вполне понятным причинам, тем паче если веришь, что красота — одно из возвышеннейших творений Божества.

955 Мысли Шри Раманы воодушевляют при чтении. В них перед нами встает подлинная Индия, истинное дыхание вечности, отвратившейся и отвращающейся от мира, песнь тысячелетий, подхватываемая миллионами живых существ, подобно стрекоту цикад в летней ночи. Эта мелодия надстраивается над единым великим напевом, что без устали, пряча свое однообразие под пеленой тысячи цветовых отражений, вечно обновляется в индийском духе; его новейшей инкарнацией и является сам Шри Рамана: это драма ахамкары (действующего «Я», то есть «Я»-сознания), что противостоит атману (самости, или non-ego[902]) и одновременно с ним нерасторжимо связано. Махариши называет атман «Я — Я»; это показательно, ибо самость переживается как субъект субъекта, как собственный источник и повелитель «Я», чье (ложное) стремление всегда направлено на присвоение автономии, предчувствием которой оно обязано именно самости.

956 Этот конфликт известен и западному человеку, для которого все сводится к отношениям человека с Богом. Современная Индия, судя по моему собственному опыту, в значительной степени усвоила европейское словоупотребление: самость, атман и Бог сделались фактическими синонимами. Но, в отличие от западного «человек и Бог», эта пара противоположностей — своего рода гармония — характеризуется как «Я и самость». «Я» в противопоставлении «человеку» — понятие чисто психологическое, как и «самость» в том виде, в каком мы ее воспринимаем. Поэтому велик соблазн признать, что метафизическая проблема «человек и бог» в Индии смещена в психологическую плоскость. При ближайшем рассмотрении все выглядит иначе, поскольку индийские понятия «Я» и «самости» вообще-то не психологические; можно сказать, они столь же метафизичны, как и пара «человек и бог». Индус столь же далек от познавательно-критической точки зрения, как и наш религиозный язык. Он, индус, находится еще в «до-кантовском» состоянии. Это затруднение в Индии неизвестно, да и у нас мало кто о нем знает. Поэтому в Индии еще нет психологии в нашем смысле слова. Индия «до-психологична»: говоря о «самости», она ее предполагает. Психология этого не делает. В науке вовсе не отрицается наличие этого драматического конфликта, но наука оставляет за собой право на нищету или богатство незнания о самости. Мы, быть может, осведомлены о своеобразной и парадоксальной феноменологии самости, но отдаем себе отчет в том обстоятельстве, что познаем нечто неизвестное ограниченными средствами и вторгаемся в психические структуры, о которых не ведаем, соответствуют ли они природе того, что мы хотим познать, или нет.