О Пушкине, o Пастернаке

                Isabella.
Thanks, ye spirits of vengeance! [Aside]
Now you shall taste the immortal wine, my lord,
And drink a health to Cupid.

(Cornwall 1822: I, 31–32)

[Перевод: Изабелла. Благодарю вас, духи мести! [Реплика в сторону] / Теперь, мой господин, попробуй бессмертное вино / И выпей за здоровье Купидона.]

Движимая не маниакальной завистью к простодушному гению, а праведной жаждой мести и ненавистью к убийце любимого мужа, Изабелла все же едва не отказывается от своего намерения. Осознание того, что она преступает нравственный закон и совершает смертный грех, душевный порыв к милосердию, страх перед отнятием чужой жизни, невольная жалость пронзают Изабеллу сразу же после того, как Людовико произносит тост за ее здоровье, желая ей «не знать ни часа горя» («I’ll drink to thee, my queen. <…> May you ne’er know an hour of sorrow» — Cornwall 1822: I, 31). Очевидно, что Пушкин заимствует у Корнуола не только эмфатические словесные формулы, но и последовательность событий, дающую психологическую мотивировку восклицанию персонажа. Подобно Изабелле, пушкинский Сальери реагирует на дружеский тост, которым Моцарт признает его равным гению («За твое / Здоровье, друг, за искренний союз, / Связующий Моцарта и Сальери, / Двух сыновей гармонии»), но, в отличие от героини Корнуола, не успевает задержать ход событий.

Слушай же, Сальери, / Мой Requiem. (Играет.) Ты плачешь? — Реквием Моцарта был довольно неплохо известен в России, и у Пушкина была возможность слышать его полностью в концерте Петербургского филармонического общества 22 февраля 1828 года (Ливанова 1956: 13). По-видимому, именно этот концерт вспоминала А. О. Смирнова-Россет, считавшая, правда, что он состоялся в сезоне 1829 года: «После нового года балы, вечера и концерты участились. Фирс Голицын меня зазвал в Филармоническую залу, где давали всякую субботу концерты: Requiem Моцарта, Création Гайдна, симфонии Бетховена, одним словом, серьезную немецкую музыку. Пушкин всегда их посещал» (Пушкин в воспоминаниях 1998: II, 148; Эйгес 1937: 176). О предыдущем исполнении Реквиема в Петербурге 31 марта 1826 года Пушкин мог читать в статьях Булгарина в «Северной пчеле» (1826. № 40. 3 апреля. С. 3–4; подробнее см. выше, а также: Кац 2008: 74–75, 80) и Улыбышева в «Journal de St. Pétersbourg» (1826. № 48; Алексеев 1935: 531–532). Кроме того, весной 1828 года «Московский телеграф» упомянул о состоявшемся 28 марта московском концерте, в котором прозвучало несколько номеров из Реквиема (Эйгес 1937: 175, примеч. 2). Журнал отметил дурное исполнение, превратившее Реквием в «пародию на несравненную и гениальную музыку» (МТ. 1828. Ч. 20. № 8. С. 526–527; ср. невольную пародию слепого скрипача на арии Моцарта). Елизавета Ушакова (в замужестве Киселева), младшая из сестер, у которых Пушкин часто бывал в Москве с 1826 по 1830 год, пела в любительском хоре, который исполнял Реквием (Киселева 1899: 359), — возможно, в присутствии Пушкина (Эйгес 1937: 175–176). Таким образом, существует некоторая вероятность того, что Пушкин помнил звучание хотя бы отдельных частей Реквиема и представлял себе, какое именно место из него должен играть Моцарт. В опере Римского-Корсакова «Моцарт и Сальери» здесь звучит самое начало первой части Реквиема (хор поет его за кулисами); современные постановщики пушкинской пьесы чаще отдают предпочтение разделу «Lacrimosa».