О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников

«Памятник» напечатан в первый раз через четыре года по смерти Пушкина, в дополнительном издании его сочинений 1841 года. Через шесть лет после этого вышла известная «Переписка с друзьями», где Гоголь говорит Жуковскому по поводу этого стихотворения: «Хотя в Наполеоновом столбе виноват, конечно, ты; но положим, если бы даже стих остался в своём прежнем виде, он всё-таки послужил бы доказательством, и даже ещё большим, как Пушкин, чувствуя своё личное преимущество, как человека, пред многими из венценосцев, слышал в то время всю малость звания своего пред званием венценосца» и проч. (Соч. Гоголя, изд. 1880, IV, 602). Признаемся, что мы не видим тут «доказательства», о котором говорит Гоголь. Это место в «Переписке» Гоголя долго оставалось загадочным. Мы напрасно обращались к П. А. Плетнёву и князю П. А. Вяземскому за разъяснением, и только теперь подлинная рукопись Пушкина выясняет, в чём дело[489].

Прибавим, что в тетради стихов Пушкина, писанной рукою писца и по всем признакам назначенной для сдачи в печать, последний стих первой строфы изменён ещё так: «Великолепного столба». Но и это показалось слишком прозрачным намёком на Александровскую колонну перед Зимним дворцом. Пушкин, как видно теперь по его Запискам, не хотел быть на её открытии 30 августа 1834[490], а Жуковский написал и напечатал о том известное превосходное письмо своё. Для того, чтобы стихотворение прошло в печати, пригодился «Наполеонов столб».

Отношения Пушкина к Александру Павловичу и к его памяти будут предметом особого расследования; здесь заметим только, что известные стихи, которые Пушкин, по обычаю своему, прикрыл заглавием:«К бюсту Завоевателя» и которых, впрочем, сам не напечатал, изображают Александра Первого. Пушкин, без сомнения, видел его мраморный бюст (ныне украшающий собою одну из зал Императорской Публичной Библиотеки), изваянный Торвальдсеном в 1818 году, во время открытия первого Варшавского сейма (когда в России уже пользовался полною силою Аракчеев): прекрасный лоб с морщиною, а на устах приветливая Екатерининская улыбка.

Таков и был сей властелин,
К противочувствиям привычен и пр.

Что касается до Жуковского, изменившего смысл Пушкинских стихов, то винить его невозможно, когда знаешь, что иначе стихотворение могло бы погибнуть; что бумаги Пушкина, вслед за его кончиною, немедленно были опечатаны чиновником III-го отделения[491]; что были властные люди, радостно потиравшие себе руки в надежде отыскать в рукописях Пушкина и в его переписке новых якобы улик по делу 14 декабря; что участь, например, князя Вяземского висела на недоразумении; что Булгарин с братьею был свой графу Бенкендорфу и Дубельту, подпись которого и теперь красуется на Пушкинских тетрадях, хранящихся в Румянцовском музее, откуда взят прилагаемый снимок.

Читатели обратят внимание на четвёртую строфу стихотворения «Памятник». Любопытно, что сначала Пушкину пришёл в голову Радищев, которым он перед тем занимался, обрабатывая статью о нём для своего «Современника». Пушкин зачеркнул это имя; но видно, что своё мнение о Радищеве он долго менял и не знал, как отнестись к нему окончательно. Кстати сказать, что в известной статье: «Александр Радищев» у него в рукописи зачёркнуты следующие характерные слова: «Отымите у него честность, в остатке будет Полевой».

Итак, вот в каком виде оставил нам Пушкин своё знаменитое стихотворение:

Подлинный текст Пушкинского «Памятника»

Exegi monumentum

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастёт народная тропа;
Вознёсся выше он главою непокорной
Александрийского столба.

Нет, весь я не умру. Душа в заветной лире

Мой прах переживёт и тленья убежит,
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.

Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой,

И назовёт меня всяк сущий в ней язык:
И гордый внук Славян, и Финн, и ныне дикой
Тунгуз, и друг степей Калмык.

И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.

Веленью Божию, о Муза, будь послушна.

Обиды не страшись, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспоривай глупца.

1836. Авг. 31. Кам. Остр.