О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников

Екатерина Вторая, женщина, как известно, вовсе не слезливого нрава, говорит (в одном из писем своих к Гримму), что она умилилась и растрогалась, когда перед нею открылся воздвигнутый по её замыслу памятник Петру Великому. Это было 7 августа 1782 года, на другой день праздника Преображения, и Государыня смотрела на торжество открытия из нынешнего помещения Правительствующего Сената в Петербурге. Екатерина, государственным умом своим и отлично-усвоенным Русским чувством, постигала великое значение этого памятника. Это не только медная хвала преобразованию, но и олицетворение всей новой Русской истории. Медный Всадник попирает змею недоумений и безоглядно мчится вдаль, грозный и в то же время ликующий. Сравните это изображение с памятником под Липами в Берлине, и вам ясно представится характер обоих народов и стран[492]. Оба изваяния отличаются сходством со своими подлинниками. Самый конь Берлинского изваяния выступает с какою-то оглядкою и осторожностью, а

В сём коне какой огонь,
Какая сила в нём сокрыта!

В наши дни утратилось несколько обаяние медного Петербургского Всадника: стеснена площадь, на которой он красуется; самое изображение заслонено чрез меру раздвинутым садом, и вечером, когда проезжаешь теми местами, уже не так отчётливо, как прежде, выступает Пётр

Во мраке медной головой.

Чудесно-художественный образ Петра Великого памятен и дорог Русскому сердцу: он будит в нас потребность и обязательство учиться; он живо напечатлен в каждом из нас, кто сколько и когда-нибудь останавливался мыслью и болел душою над судьбами родной земли. Глядя на этого Всадника либо вспоминая про него, Русский человек невольно задумывается о значении Петровского переворота, об наших отношениях к старшим братьям общей Европейской семьи, о том, сколько потрачено сил на созидание Петровской столицы, как много пролито Русской крови ради нашей совместной политической жизни с Европою, как мало узнано и усвоено, и зато как много пренебрежено и позабыто…

Пётр вдвинул нас в Европу, и не прошло столетия с его кончины, как Европа уже припожаловала к нам с мечом и огнём. Запылала Москва, и Русскому Государю пришлось заботиться о том, как бы снять с гранитной скалы и увезти в безопасное место гениальное произведение ваятельного искусства, предмет многолетних забот его бабки. Статс-секретарь Молчанов определительно передавал князю П. А. Вяземскому, что в 1812 году, когда Петербургу грозила опасность французского нашествия, Александр Павлович поручал ему, Молчанову, спасение Медного Всадника, для чего секретно получил он из казначейства и нужные деньги[493]. Памятник предназначался к упаковке и вывозу из Петербурга водою. «И подлинно,— прибавляет князь Вяземский,— слишком было бы грустно старику видеть, как чрез прорубленное им окно влезли воры».

Мысли и чувства, возбуждаемые памятником Петру Великому, часто и много занимали Пушкина. Самое то, что статую хотели увозить из Петербурга, могло быть ему известно, и может быть даже ещё в Лицее, где он чутким отроком следил за событиями 1812 года, как это видно из многих его стихотворений. В одной из трёх рукописей «Медного Всадника», хранящихся ныне в Румянцовском Музее в Москве (по описи, тетради XI, XII, XIII), встречаем следующие неконченные стихи:

Была ужасная година;
Об ней начну простой рассказ.
Давно, когда я в первый раз
Услышал мрачное преданье,
Я дал тогда же обещанье
Стихом… передать.