О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников

Возвратив Пушкина из ссылки в 1826 г. и, по собственному выражению поэта, осыпав его благодеяниями, Государь имел позднее несколько поводов к неудовольствию. Во-первых, в 1828 году, во время Турецкой войны, когда Государь находился в Валахии, к нему поступило донесение на Пушкина из духовного ведомства за какие-то ходившие по рукам давнишние стихи. К счастью, Государь знал, что Пушкин сам уже принёс повинную в такого рода сочинениях и, не желая взыскивать с поэта за грехи его ранней, ещё кишинёвской жизни, милостиво приказал остановить дело. Тем не менее Пушкин являлся уже в некоторой тени. Через год Государь выразил своё неудовольствие на то, что Пушкин с Кавказских Вод отправился без позволения и ведома своего непосредственного начальника (т. е. Бенкендорфа) в главную квартиру Паскевича и, не будучи военным человеком, следовал за нашими войсками в турецко-азиатском походе. Были, вероятно, и другие, нам неизвестные обстоятельства, на которые слышится намёк в первых строках второго из печатаемых нами писем. Пушкин просится за границу и даже в Китай, и поэтический след этого намерения остался в его стихах (изд. Анненкова, II, 477).

К подножию ль стены далёкого Китая,
В кипящий ли Париж, туда ли, наконец,
Где Тасса не поёт уже ночной гребец,
Где древних городов под пеплом дремлют мощи,
Где кипарисные благоухают рощи,
Повсюду я готов…[524]

Стихи эти помечены 23 дек. 1829 г. Побывать в чужих краях ему так и не удалось во всю жизнь; позднее, за год до смерти, он опять было собрался путешествовать по Европе, но тут помешали уже денежные затруднения. Когда он сопровождал Паскевича за Кавказом, ему случалось заезжать вперёд, и он думал, что наконец перебрался за русскую границу, как тут же узнавал, что войска наши заняли и эту местность (Путеш. в Арзрум, по изд. Анненкова, V, 79), и таким образом он опять был дома: это как будто символический образ его поэзии, которая оставалась всегда русскою и своеземною, какой бы предмет ни служил ей содержанием.

«Граница,— говорит он (там же),— имела для меня что-то таинственное; с детских лет путешествия были для меня любимою мечтою. Долго вёл я потом жизнь кочующую, скитаясь то по Югу, то по Северу, и никогда ещё не вырывался из пределов необъятной России».

Дальше в первом письме идёт речь о печатании Бориса Годунова. Так как Государь Николай Павлович выразил лестную для Пушкина волю предварительно до печати просматривать его новые произведения, то и Борис Годунов находился ещё в рукописи на рассмотрении у Государя. Трагедия вышла в свет в начале следующего 1831 года, но, кажется, не принесла Пушкину тех денег, о которых он здесь упоминает.

Второе письмо останется навсегда памятником сердечной доброты и благородной признательности Пушкина, который никогда не забывал оказанных ему одолжений. Генерал от кавалерии, знаменитый Николай Николаевич Раевский, незадолго перед тем скончался (16 сент. 1829) в своём киевском сельском уединении, нося звание члена Государственного Совета. Пушкин пользовался его гостеприимством на Кавказе и Юрзуфе, в Киеве и с. Каменке, и до конца дней оставался в тесной приятельской связи с младшим его сыном Николаем, у которого в палатках и жил во время закавказского похода. Несчастное событие 14 декабря 1825 г. увлекло в изгнание либо подвергнуло немилости двух зятьёв генерала Раевского, М. Ф. Орлова и кн. С. Г. Волхонского, равно и сводного брата его (от разных отцов) В. Л. Давыдова. Незамужние дочери, о которых говорится в письме, суть Елена и Софья Николаевны. Не знаем наверное, но можно угадывать, что доброе слово Пушкина было услышано.

И долго буду тем народу я любезен,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что прелестью живой стихов я был полезен
И милость к падшим призывал[525]

.

К гр. Бенкендорфу Пушкин обращался, во-первых, потому, что через него, как через шефа жандармов, происходили сношения Пушкина с Государем, а во-вторых, гр. Бенкендорф действительно был по душе человек добрый и готовый на помощь[526].

Примечания

«РА». 1864. № 2. Стб. 192—197.

Заметка о Пушкине