О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников

Пока Пушкин странствовал, во внешнем положении его устроилась новая перемена, как и прежде, случайная и также благоприятная. Возвращаться из Крыма пришлось ему не в Екатеринослав, откуда отпустил его Инзов, a в Бессарабию, в город Кишинёв. Тогдашний наместник Бессарабской области, А. Н. Бахметев, испросил себе продолжительный отпуск, для излечения от ран, а должность его, 15 июня 1820 года, поручена была временно Инзову, который, переехав в Кишинёв, перевёл туда и попечительный комитет о колонистах Южного края[357]. Читатели убедятся из дальнейшего рассказа нашего, как важно было для Пушкина это обстоятельство: вместо однообразной губернской жизни он очутился почти в пограничном городе, с самым пёстрым населением, представлявшим множество предметов для его наблюдательности, познакомившим его с разнохарактерными явлениями русской жизни. Кавказ и Крым воспитали в Пушкине чувство любви к природе, обогатив его душу великолепными образами внешнего мира; кишинёвская жизнь развернула перед ним во всей пестроте и разнообразии мир людских отношений и связей: там по преимуществу познакомился он с жизнью и приобрёл познание человеческого сердца, которое бывает так нужно писателю.

В Кишинёв он приехал не прямо из Крыма. Ему, вероятно, не хотелось скоро расстаться с Раевскими, и он проводил их ещё до Киевской губернии, до села Каменки, где жила мать старика Раевского, урождённая графиня Самойлова, во втором браке Давыдова[358]. С нею жили два её сына от этого брака, Александр и Василий Львовичи, из которых первый был женат на весёлой и любезной француженке, графине Грамон. Пушкин с нею очень скоро сошёлся; но это первое посещение Каменки было непродолжительно.

В последних числах сентября Пушкин прибыл на житьё в Кишинёв, как видно по письму его к брату, в котором он описывал своё путешествие: оно писано на первых порах кишинёвской жизни, 24 сентября 1820 г. «Теперь я один, в пустынной для меня Молдавии»,— замечает Пушкин. Но вскоре Кишинёв перестал быть для него пустынею. Прежде всего следует сказать об отношениях его к Инзову, которые теперь только и начались, потому что в краткий срок Екатеринославской жизни Пушкин едва успел с ним познакомиться. Иван Никитич Инзов (1768—1845) был питомец князя Николая Никитича Трубецкого, памятного своею дружескою связью с типографщиком Новиковым и с мартинистами Екатерининского века. Инзов образовался и служил в молодости адъютантом при князе Н. В. Репнине, тоже мартинисте. Он усвоил себе лучшие качества этих людей, вполне определённый образ мыслей, любовь к просвещению, мягкость нрава, чрезвычайное доброжелательство и человеколюбие. Так называемые иностранные поселенцы Южного края, и особенно отошедшие от нас недавно болгаре, до сих пор почитают память этого доброго начальника. В болгарских поселениях, в возникшем под его попечительством Болграде (1822) и теперь, во многих семействах, сберегаются портреты Ивана Никитича. Имя его с признательностию помянется в будущей истории наших сношений с славянскими братьями. Но Инзов, вероятно, чужд был нынешних понятий о племенном сближении; он хлопотал и пёкся о сербах и болгарах по чувству долга и по внушению прекрасной души своей. Это был человек не хитрого разума, простой в обращении, не умевший говорить красно и громко; но его искренняя приветливость, уменье уживаться с людьми и мирить их, неподкупная честность и прямота характера заслужили ему любовь подчинённых и уважение людей равных и начальства. Сверх того Инзов был очень образован и начитан, занимался историей, естественными науками, собирал рукописи. Он тотчас оценил молодого Пушкина, чутьём сердца поняв высокое благородство его природы, и вместо того, чтобы быть строгим надзирателем за его поведением, сделался снисходительным и попечительным заступником. Выше упомянуто, что Пушкин явился к нему с письмом от гр. Каподистрии; что это было за письмо, нам неизвестно[359]; но можно догадываться, что чья-нибудь дружеская предусмотрительность (Энгельгардта или Карамзина, который мог встречаться с Инзовым ещё в прошлом веке, у Н. И. Новикова) указала высшему начальству на Инзова, как на человека, к которому всего лучше было послать Пушкина. Поэт, столь щекотливый в сношениях вообще с людьми, и особливо с поставленными выше его, никогда не имел причины пенять на своего начальника, напротив, отзывался о нём с нежным участием, а Инзов, в свою очередь, очень жалел, когда потом Одесса переманила к себе Пушкина и когда он уехал от него к гр. Воронцову.