О сапожнике Матоуше и его друзьях

— Прекратить шум! — загремел начальник Витак и так ударил по столу дубинкой «общинного права», что стекла зазвенели. Шум на мгновение стих. Привычка к послушанию, унаследованная от дедов и прадедов, погасила страсти.

— Бабы! — нарушил тишину голос Штепанека. Он схватил со стола «общинное право», чтобы разодрать его, я когда толстые жилы не поддались, бросил дубинку на пол и стал с хохотом топтать ее ногами:

— Вот оно, ваше право, под нашими ногами! Вот она лежит на земле, эта дубинка, перед которой мы гнули спины!

Витак быстро вскочил из-за стола и хотел броситься на него. Но Матоуш поднял дубинку и стал размахивать ею во все стороны. «Общинное право» потеряло свою чудодейственную силу и стало просто палкой для драки. В Матоуше вскипела отцовская кровь. С шумом вскочили богатеи со своих мест и бросились на мятежника, который отважился оскорбить их. Оскорбление требовало отмщения. На защиту сапожника поднялись безземельные. Кулаки и трубки так и мелькали в воздухе.

Бой окончился вничью; результатом его были ссадины, синяки, визг детей и причитания женщин у печи.

День клонился к вечеру, тьма застилала окна.

Матоуш с друзьями возвращались с поля боя с сознанием того, что они наполовину победили. Богатые крестьяне остались одни.

— Друзья, — начал рассудительно начальник, — насилием мы ничего не добьемся. Их больше, чем нас. Даже если бы у них не было перевеса, все равно дело могло бы дойти до жестокой схватки, с увечьями и кровью. Вы же знаете, как кончилось дело в Мухове, когда старожилы подрались с безземельными: теперь там вовсю расправляется суд. Надо взяться за дело с другого конца.

— Я же говорил, — подтверждает Вондрачек, и сморщенное лицо старого сутяжника просветлело в предвкушении нового судебного дела.

Снова идет обсуждение, снова споры. Глава общины возбудил в крестьянах страх перед тюрьмой, и этот страх победил. «Будем судиться», — решили все и, недовольные результатом, угрюмые покидали избу Витака.

— Наш прежний староста рассудил бы иначе… Он бы этих мужиков без всякой драки из избы вышвырнул, — ворчали они на нового начальника, расходясь в вечернем сумраке по домам.

Над деревней ночь распростерла свой черный плащ: люди спали. Лишь лай собак нарушал тишину, да безземельный Гозда, возвращаясь из трактира, где изрядно выпил, распевал:

Ехал шельма-богатей,
Обдал грязью бедняка,
Чтоб обмыть его скорей,
Сбросил в пруд он простака.

— Штепанек, я пришел по поводу должка и процентов.

С этими словами появился на другой день Пайла в избенке своего должника. Уже с самого утра по всей округе разнеслась весть о том, что Матоуш был зачинщиком драки между богатыми и безземельными и что за это наверняка ему придется посидеть в тюрьме. Поэтому ростовщик и прибежал спозаранку.

— Отсрочьте мне одну половину до весны, а другую — до начала июля. До весны я распродам товар, который еще остался у меня в лавочке, а потом, в июле, после уборки урожая, соберу долги с моих должников. Я много продавал в кредит.

— Это большая ошибка.

— Не мог же я перед рождеством, когда рабочие и батраки сидят без работы и голодают, гнать людей, которые приходили просить в долг немного муки или хлеба?!

— Да, так и надо было делать, — проворчал Пайла и спросил: — А у вас записано, кто сколько должен?

— Ну, конечно.

— Покажите мне.

Должник хотел было сказать, что Пайле нет до этого дела, но все-таки показал. Обычно деревенские лавочники записывали свои торговые расчеты мелом на стене или на дверях лавки, у Матоуша они были аккуратно записаны на бумаге. Ростовщик, хорошо знавший, сколько у кого в кармане, стал просматривать список должников.

— Боже мой! — сказал он, окончив читать.

— Что такое?

— У вас тут одни бедняки… Вот, например, вдова Иракова — батрачит, бедна, как церковная мышь, пятеро детей на шее. Отдаст она вам, как же, ждите…

— Когда придет весна, она будет работать на богатых крестьян, как вол, и расплатится.

— А вот еще! Вдова Бедрникова с тремя мальчишками-музыкантами… Вместо денег они вам сыграют на кларнете или пропиликают на скрипке. А Бендичек еще, наверно, подбавит на своем барабане.

— Заплатят… заплатят, — защищал себя и этих несчастных Штепанек.

Незваный гость перебрал одного за другим всех должников.

— Все эти ваши записи не стоят и гроша ломаного, — сказал он. — Уступите-ка мне их за четверть того, что у вас здесь нацарапано, и я спишу эту четверть с вашего долга. Правда, это будет невыгодная сделка, но лучше что-нибудь, чем ничего.

— Ну да, вы будете их преследовать, гонять по судам, а у кого есть избенка — продадите с торгов. Дайте сюда записи!

Он протянул руку, но Пайла держал бумагу крепко и собирался уже засунуть ее в карман.

— Отдайте мне, это мое, а не ваше!

— Не волнуйтесь. Подождите. Я вам сделаю другое предложение: за все эти каракули предлагаю одну треть и еще забираю весь ваш товар в лавочке за четверть его цены. Все, что останется от вашего долга, заплатите в счет вашей избы.

— Вы хотите зарезать меня без ножа?

— А вы не знаете, почему?

— Нет.