Читаем О секретаре и его начальнике (СИ) полностью

Толик замер. Вот с кем только жизнь его не сталкивала, а с геями пока что - ни разу. Он смотрел на своего начальника и понимал, что по его внешнему виду можно было и заподозрить нечто такое. Максим Дмитриевич был уж слишком утончен для мужчины: довольно высок и тонок в кости, ухаживал за своей внешностью, точно женщина, и одевался изящно и стильно.

Не то чтобы Толик был гомофобом. Он просто никогда не встречал живых геев (мертвых тоже), чтобы выработать какое-то определенное мнение о них. Похоже, придется сделать это сейчас.

- Это он вас так?... – нерешительно спросил Толик, только чтобы не затягивать паузу.

Максим Дмитриевич непонимающе взглянул на него.

- У вас синяк под глазом.

Шеф поморщился.

- Да, мы с ним вчера… немного повздорили.

Вот этого Толик никогда понять не мог. Как можно поднять руку на любимого человека? Его собственный отец, когда напивался, бывало, поколачивал мать, но только до тех пор, пока Толик не вырос.

- Вам все равно домой надо. Не будете же вы сидеть здесь в таком виде.

Федоров жалобно выдал:

- Он меня убьет.

- Да что вы натворили-то?

- Ничего! Он ревнует. Больной на голову.

Толик скептически хмыкнул. Максим закатил глаза.

- Ну, ладно! Я хотел с ним расстаться, а он… взбесился. Да, не ожидал я такого…

Толик такого тоже не ожидал от своего шефа. Вздохнув, он решился:

- Давайте я вас провожу, что ли.

Федоров, конечно, от предложения не отказался. За руль сел Толик, не доверяя Максиму водить в таком состоянии.

Максим жил в обычной многоэтажке, на седьмом этаже, куда Толик поднялся вместе с ним (на всякий случай). Дверь была не заперта, в квартире никого не было. И ничего не было тоже. То есть ничего целого и невредимого.

Когда-то (еще вчера, должно быть) это жилище было красивым и комфортным. Наверно. Сейчас оно напоминало свалку. Все, что только можно было разбить, было разбито и разбросано по полу. Вещи и одежда, разодранные, валялись кучками там и сям. Поломанная мебель, разбитая плазма, содранные шторы… И, как будто этого мало, по всей квартире стоял легко узнаваемый едкий запах мочи.

- Он и правда больной, - сказал Толик, с тревогой наблюдая за своим начальником. – Пойдемте отсюда. Здесь вряд ли что-то ценное осталось.

Он вывел Максима из квартиры сам, по пути набирая номер Евгения Сергеевича. Быстро объяснил ситуацию, получил указания и повез шефа в дом его дяди. Там оставил на попечение кухарки и вернулся на работу.

Работалось тяжело. Толик не мог не думать о своем шефе – таком потерянном и растерянном. Он привык видеть Максима с улыбкой на лице, беззаботного и веселого, а иногда притворно-печального (когда заставляли работать). Сегодня он увидел другую его сторону.


Эта история не могла не изменить что-то в отношениях секретаря и начальника. Федоров теперь с опаской относился к Толику, не шутил, сидя на его столе с чашкой кофе в руках, не отвлекал от работы. Все чаще запирался у себя и вполголоса о чем-то совещался с рыбками.

Что касается Толика, то он был настороже. Ему было жаль шефа, с одной стороны, с другой – немного странно осознавать, что тот интересуется мужчинами (по прошествии первого шока Толик стал смутно опасаться за собственную безопасность, несмотря на то, что Максим никогда не подкатывал к нему). Мелькала даже мысль об увольнении, но он сразу отмел ее, потому что плюсов в этой работе было много, а минусы… собственно, их почти и не было.

История третья. Корпоратив

Дни шли за днями, осень сменилась снежным холодным декабрем, а Толик начал замечать за собой некоторые странности.

С Максимом Дмитриевичем все потихоньку наладилось. Он жил какое-то время у дяди, пока шел ремонт в его квартире. С тем больным любовником отношения разорвал, с синяками на работу больше не являлся. С Толиком стал общаться так же непринужденно, как и до незапланированного каминг-аута.

Однако Толик не мог расслабиться. Теперь всегда при виде шефа в его мозгу проскакивала мысль: «Он спит с мужиками». И заставляла испытывать внутренний трепет – то ли возбуждения, то ли отвращения, непонятно. Однако мысль эта была настойчива, уходить не желала, мало того, приводила за собой целый ворох других странных мыслей. Например: всегда ли Максим спал с мужчинами, как он ЭТО делал, сверху был или снизу (да-да, Толик посвятил некоторое количество времени изучению этого вопроса), есть ли у него сейчас любовник… и все в том же роде.

Сначала это были неясные мысли, не вполне осознанные. Потом Толик понял, что становится извращенцем, потому что однажды утром откровенно так уставился на обтянутый тканью серых брюк зад своего начальника. Красивый зад, надо сказать, округлый, манящий положить на него ладони и сжать – проверить, такой ли он мягкий, каким кажется.

Толик этой мысли испугался. В тот же день выцепил одну из безотказных подруг и провел с нею горячую ночь, пытаясь вытравить изнутри все мысли о геях. Это помогло, но ненадолго.

Уже в обеденный перерыв он снова любовался на покачивающиеся при ходьбе упругие ягодицы своего начальника.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза