Рассказ некоторым образом напоминает кантовскую апологию с виселицей, где мужчину ставят перед гипотетическим испытанием: хотел бы он провести ночь с прекрасной женщиной, если бы знал, что наутро его ждет виселица? Отдал бы он жизнь за ночь наслаждений? Кант предполагает, что никто в здравом уме этого бы не сделал, напротив, каждый, кто располагает неким моральным чувством, пожертвует жизнью, чем, например, будет несправедливо свидетельствовать против кого-то. По моральным причинам можно и нужно поставить свою жизнь на кон, тогда как под предлогом удовольствия это было бы глупо и для Канта просто невообразимо. Но здесь мы имеем дело с ростовщиком, который готов принять осуждение на вечную погибель и адское пламя, но не покаяться и распрощаться со скаредностью и ростовщичеством. Нераскаявшийся грешник, предпочитающий умереть и гореть в аду, чем отказаться от своего грязного наслаждения. Так же как Дон Жуан, который на смертном одре не желает раскаиваться, только здесь речь идет не об оргиях и разнузданности, а наоборот – об удовольствии от крохоборства и постоянного самоотречения во имя увеличения (пусть и неприменимого) богатства. Этический грешник, который не готов отказаться от своей позиции, не готов уступить экономике награды за сожаление и покаяние, но до последнего настаивает на своем выборе. – Сравнение, конечно, не самое удачное. Правда в том, что ростовщик – сколь это можно понять из не совсем ясной истории – не покаялся не только потому, что было уже поздно, пространство в аду было уже зарезервировано и приготовлено, несмотря на то что он сделает. Когда дьявол повел его туда, время для раскаяния прошло. Однако «этическая позиция» ростовщика проявила себя здесь по-другому: он бы раскаялся, если бы это как-то помогло, если бы это что-то дало, но поскольку помочь это уже никак не могло, он предпочел попридержать раскаяние и умереть без исповеди и сожаления, как если бы он сделал это впустую, без чего-либо взамен. В общем, он остался верен скупости до последнего часа, ничего не хотел давать просто так, приберег для себя раскаяние и исповедь. Он удержал для себя, не захотел удовлетворить желание Другого, украл у него еще и этот последний кусочек пирога удовольствий.
Однако великий запрет и проклятие все же не устояли, изначальный энтузиазм ослабел, и мы несколько меланхолично можем наблюдать, как религиозный пыл уступил экономической реальности и привык к прагматизму. Постепенно критика стала относиться не столько к процентам как таковым, а к чрезмерным процентам, то есть к ростовщическим процентам – к тому, что будет означать само слово «ростовщик». Аргумент, который постепенно стал актуальным, звучал следующим образом: кто дает взаймы, рискует и заслуживает некоторой платы за неопределенность, которой он себя подвергает; причина для процентов –
Вероятно, еще более важной стала другая подвижка, а именно открытие чистилища[48]
. Чистилище,