О скупости и связанных с ней вещах. Тема и вариации

Чистилище – это ад, из которого есть выход, ведущий только в одном направлении – в рай. Чистилище является местом торговли, искупления за грехи, местом переговоров и обмена. Место, где грехи имеют свою цену и тариф: за такой-то грех – такое-то наказание и такой-то срок пребывания в чистилище. И начинает превалировать идея о том, что речь больше не идет о спасении или гибели всего человеческого существа, а об откупе отдельных грехов. И скидок чем дальше, тем больше: важно намерение, грех по назначению и раскаяние по назначению (без сомнения, здесь следует искать происхождение психологии, рождение психологии из духа греха и покаяния). Стратегия кнута и пряника: кнут – это дьявол, а пряник – чистилище. Чем дальше, тем больше отговорок для грехов из необходимости или ввиду меньшего зла. Любой грех можно искупить, если за ним следует искреннее покаяние, и даже ростовщичество со временем становится искупительным грехом. Покаявшийся ростовщик может сохранить как деньги, так и жизнь. Кажется, ни одно осуждение уже больше не является безапелляционным, каждый может искупить свои грехи. Ростовщик, специалист в области торговли, обмена и прибыли, попадает таким образом в родную для себя среду. Если он крал время, то может его и вернуть, – а как он должен вернуть Богу украденное время, если не при помощи покаяния в чистилище. В свой расчет он может включить также время в чистилище («Всякая экономия в конечном счете сводится к экономии времени», – скажет Маркс). И в результате дело зашло настолько далеко, что появилась возможность торговать отпущением грехов, купить его и продавать, – наверняка это было гениальным планом какого-нибудь хитрого ростовщика, его хорошо просчитанная месть. The rest is history: торговля индульгенциями стала главным поводом для кризиса, который в результате потребовал вмешательства протестантизма – того самого протестантизма, этика которого в итоге воплотила в себе дух капитализма. Лютер, правда, сохранит всю пламенную средневековую риторику, направленную против ростовщиков, и утечет еще много воды, прежде чем протестантизм сможет встроить в свой горизонт право на обогащение[50]. С этой точки зрения настоящий перелом происходит между Лютером и Кальвином, который не видел ничего плохого в процентах и ничего отличного от торговли в целом (хотя, по его мнению, благочестивый крестьянин не смеет заниматься исключительно только ссудой денег как источником доходов).

Конец истории и начало другой.

Четвертая вариация: Чума и фантазмы

Мы говорили, что скряги ни с кем не общаются, что природа их страсти асоциальна, антисоциальна. Случается, правда, что в фольклоре скупость как качество оказывается присущей целым народам, областям, регионам. Гореньцы (жители Гореньского региона в Словении) и шотландцы – благодарный объект для насмешек, а также самоиронии, хотя и определенно речь идет о мифе. Сам факт того, что на их счет можно травить бесконечное число анекдотов, свидетельствует о том, что эта черта была одомашнена и помещена в область симпатичной особенности. Похоже, скупость становится дружелюбнее, если она коллективная, отдельный скряга или процентщик выглядит намного отвратительнее, чем если скряги выступают сообща. Похоже, что в коллективе они перестали быть настоящими сквалыгами, они превратили скаредность в форму общения (скажем, в соревнование, кто из них больший скряга, как это происходит в многочисленных шотландско-гореньских анекдотах), что для всякой алчности, заслуживающей своего имени, является действительным bellum omnium contra omnes (война всех против всех); скупец скупцу – скупец.

Но несмотря на это, существует эмблематическая фигура коллективной скупости, прежде всего определяющая нашу цивилизацию. Речь идет, конечно, о еврее[51].

Скупец – фигура ненависти, что следует прочитывать в двойной функции genitivus subiectivus и genitivus obiectivus: он является привилегированным субъектом и объектом ненависти. Он ненавидит всех людей, которые выступают в образе потенциальных воров и врагов, все зарятся на его богатство, он бы предпочел всех арестовать и повесить, как Гарпагон. Он ненавидит и себя, все свои жизненные функции, которые выступают для него в качестве траты, – нечто, что нужно как можно основательнее подавить и подчинить увеличению богатства. Но в то же время он больше всего ненавидим, в социальной структуре он стоит на месте отброса, и как сам он хотел бы всех поубивать, все остальные также предпочли бы уничтожить всех скряг и ростовщиков (см. у Лютера: колесовать их и обезглавливать). Они отстаивают этот отвратительный вид желания, который живет среди нас и высасывает из нас кровь.