О скупости и связанных с ней вещах. Тема и вариации

Евреи, как говорит далее фантазм, грязные и зловонные. Грязь опосредованно вызывает ассоциации с избытком удовольствия и на вид противостоит скупости, в действительности же она – ее продолжение. Грязь буквально воплощает то грязное удовольствие, ту сторону наслаждения, в котором невозможно признаться и которое прячется в темноте. Деньги грязные, пачкаются и воняют, хотя и non olet. Если внешне они, кажется, не имеют запаха, то тем больше воняет от тех, кто держит их в руках. Еврей, таким образом, выступает как сгущение двух на вид противоположных полюсов: с одной стороны, он банкир, богач, возвышенный в сферу обращения, вдали от всякой связи с непосредственным производством, работой; с другой стороны, он грязный и вонючий, заступник самых низших слоев. И еще одно сгущение: с одной стороны, он чересчур укоренен в своей традиции, в ее скрытых ритуалах, в оккультизме каббалы, с другой – он оторван от корней, сбит с пути, человек без родины, без привязанности к земле, космополит, вечный странник. (Образ еврея как интеллектуала также хорошо включается в этот ряд – интеллект, которому не хватает корней.)

В 1914 году, в героические времена психоанализа, Эрнест Джонс опубликовал в журнале «Internationale Zeitschrift für ärztliche Psychoanalyse» короткое сочинение под названием «Стрижка волос и скупость» («Haarschneiden und Geiz») [Jones 1978]. В нем он сообщает о своем пациенте, скупость которого вынуждает его экономить деньги на мытье, – если учесть, что это было еще до времен всеобщего распространения ванных комнат в каждой квартире («before the tiled bathroom became the basis of civilization» – «прежде чем выложенная плиткой ванная комната стала основой цивилизации», как написал Скотт Фицджеральд), люди мылись в общественных купальнях, за которые нужно было платить – ненужная трата для скупца. – Здесь мы можем вспомнить целый жанр еврейских анекдотов на эту тему, одну из тех черт самоиронии, с которой еврейские анекдоты всегда принимали на себя все черты, предусматренные антисемитизмом. Фрейд в своей книге приводит не один такой анекдот: «Два еврея встречаются у бани. Один вздыхает и говорит: „Вот и еще год прошел!“». Или: «Я каждый год купаюсь один раз, независимо от того, нужно ли это или нет». Или вот еще один: «„Ты уже взял ванну?“ Другой удивляется: „Как, разве не хватает одной?!“» – Как бы то ни было, парадокс скупца, старающегося сэкономить на мытье, заключается именно в том, что строгая аскеза и самодисциплина приводят к грязи, то есть вызывают ассоциации с наслаждением. Подавление плоти, которого требует скупость, сперва ведет к строгой гигиене (скупцы, будучи изначально противниками дисциплины чистоплотности, в дальнейшем становятся как раз ее самыми большими фанатиками), но в продолжение той же логики оно ведет к отказу от гигиены как излишней роскоши. Та же логика, которая требовала строгой гигиены, ведет и к ее устранению.

Этот же пациент хотел сэкономить и на стрижке волос, которую он откладывал на более длительный срок, так что его все более редкие посещения парикмахера имели следствием все более длинные волосы. Парикмахер к тому же каждый раз предлагал ему дополнительные услуги, завить ему кудри и т. д., что внушало пациенту жуткий страх, так как все эти вещи стоят денег и представляют собой ненужные расходы, в то же время ему было стыдно публично демонстрировать скупость, и поэтому против своей воли он соглашался. Правда в том, что для своей скупости он хотел приберечь даже эту столь незначительную трату, но в то же время ни одна трата не бывает слишком большой для того, чтобы эта непозволительная услада не осталась скрытой, спрятанной от взгляда Другого. Джонс при этом устанавливает связь между abschneiden (отрезáть) и ausscheiden (выделять), между отрезанными волосами и испражнениями – как анальный характер экономит на выделении, так же он экономит и на стрижке. Существует еще одна связь, на которую многократно обращает внимание Фрейд, в частности между отрезанием волос и кастрацией. Самсон теряет силы, когда ему отрезают волосы, тонзура выступает эквивалентом символической кастрации (или как эквивалент обрезания?).

Необычно то, что Джонс (будучи одним из редких неевреев в первом поколении психоаналитиков) делает акцент на двух структурных элементах, которые образуют стандартный образ еврея – грязь и длинные волосы, – но этой связи он не упоминает. Элегантность этой короткой статьи в том, что автор делает вывод о двух ключевых еврейских чертах на основании скупости, превращая их в ее естественное продолжение и реализацию. Скупость, таким образом, выглядит как главный еврейский грех, из которого можно вывести все остальные.