О скупости и связанных с ней вещах. Тема и вариации

Сам товар по своей природе, следовательно, представляется еврейским, и это еще прежде, чем мы дойдем до денег, что уж говорить о капитале, прибавочной стоимости, прибыли и т. д. Эти цитаты относятся к тому разделу, который изучает первый и наиболее элементарный вид стоимости, «простой, отдельный или случайный вид стоимости», и все это указывает на то, что еврейское проникает сюда как внутренняя перверсия, которая закралась в сам момент зарождения, в наиболее абстрактную форму товара. Для того чтобы капитал мог говорить, как Шейлок, и без милости требовать фунт мяса даже от детей, наипростейшая форма товара должна говорить на иврите. Так же как еврейство в самом начале развратило первые предпосылки речи – ее правдолюбие на уровне речевого акта, – так и сейчас кажется, что еврейство является тем, что изначально подрывает всякий акт обмена и тайком направляет его в ту самую перверсию, которая будет вести из простого товарообмена к деньгам и назад к капиталу. Еврейская природа самой элементарной формы товара – это то, что в виде логического следствия позволяет развиться капиталу, она как росток капитала в каждом акте обмена, хотя и хорошо скрыта и ее нигде невозможно увидеть. Однако: «Капиталист знает, что всякие товары, какими бы оборвышами они ни выглядели, как бы скверно они ни пахли, суть деньги в духе и истине, евреи внутреннего обрезания <innerlich beschnittne Juden> и к тому же – чудотворное средство из денег делать большее количество денег» [Маркс 1988: 165]. Словом, еврейство товаров не видно потому, что они лишь «внутреннего обрезания», обрезаны в душе и сердце, – сравнение, конечно же, имеет происхождение от святого Павла: «Ибо не тот Иудей, кто таков по наружности, и не то обрезание, которое наружно, на плоти; но тот Иудей, кто внутренно таков, и то обрезание, которое в сердце, по духу, а не по букве» (Рим 2, 28–29). Товары не демонстрируют свое обрезание, никакого видимого знака, который бы выделил их как товары, на них нет, но невидимое внутреннее обрезание – это то, что образует их чудотворную силу порождения большего количества денег из денег.

Но если товары говорят на иврите и Шейлок является спонтанной персонификацией капитала, то, с другой стороны, мы можем прочитать следующее: «Как на челе избранного народа было начертано, что он – собственность Иеговы, точно так же на мануфактурного рабочего разделение труда накладывает печать собственности капитала» [Там же: 373]. Еврейская печать наложена не только на товар, но и на рабочих. Они отмечены физически, на их челе начертано – сравнение хоть и необычное и неоднозначное, Маркс в этот раз не берет очевидного физического знака обрезания, а, вероятно, указывает на филактерии (phylacterium, ивр. tephilin), коробочки с библейскими отрывками, которые правоверные иудеи привязывают на лоб во время молитвы. Так или иначе, как еврейство определяло товар и капитал, так теперь оно выступает в качестве символа пролетариата; более того, кажется даже, что из цитаты можно понять, что теперь пролетариат мог бы стать избранным народом. Но, вероятно, объяснение в том, что пролетарии так же, как евреи, экспроприированы, являются собственностью кого-то другого – Бога, капитала, – они не принадлежат себе, у них отняты их человеческие качества, они отрезаны от социальной жизни так же, как и евреи, и отрезаны от самих себя. Внутреннее обрезание товара, которое создает его потенциальную природу как капитала, выходит на свет в его воздействии, в физической отмеченности пролетариата, врезается в их тело, отрезает их от их человеческого бытия. Если Шейлок был одновременно фигурой эксплуататора и изгоя, преступника и жертвы, то (хоть и в другом смысле) риторическая фигура еврея в «Капитале» – это вместе с тем фигура капиталиста и пролетария, более того, она есть название процесса, который их обоих производит и вмещает.

Скажем даже, что именно ввиду того факта, что как того, так и другого может репрезентировать образ еврея, мы можем нагляднее увидеть, что собственник и пролетарий оба участвуют в этой капиталистической абстракции, которая заходит настолько далеко, что и экспроприатора лишает его свойств, сколь и он является колесиком в процессе деньги – товар – деньги

[Fontenay 1973: 95–96].