О современной поэзии

Фосколо не только так рассуждает [о темах «Гробниц»], он так и думает. <…>. Здесь же проявляется человек в его внутренней жизни, в интимных чувствах его гражданской природы. Новый человек становится разносторонним, внутренний мир его сознания дополняется новыми элементами. Именно из этих глубин чувства возникают прекраснейшие создания итальянской лирики…

Новая литература возвещала о себе уничтожением рифмы. На смену терцине и октаве пришел белый стих. Это была реакция на каденции и кантилены. Новое слово, веря в серьезность собственного содержания, уничтожало не музыку, а рифму: слову было достаточно самого себя. Фосколо в «Гробницах» уничтожает также и строфику; это уже не трагедия или поэма, а лирическая композиция, у которой он осмеливается отнять все напевные и музыкальные метрические средства. Здесь мысль обнажена, проникнута жарким воображением и прорывается потоком внутренних гармоний и созвучий. Стих порывает с традиционными и механическими формами и в результате упорной обработки получает новые звучания и тональности; при этом он не искусственен, это голос души и музыки вещей в великой манере Данте. И сам жанр кажется новым. На смену сонету и канцоне приходит стихотворение – форма, свободная от всякой внешней структуры. Это была лирическая поэма морального и религиозного мира, вознесение души в высокие сферы человечности и истории, воссоздание внутреннего мира человека, возвышающегося над современными страстями. Это был цельный человек в слиянии его внешней жизни патриота и гражданина и в его интимных личных чувствах; это была заря нового века поэзии. Поэма Фосколо предшествовала гимну. Фосколо стучался во врата XIX столетия124.

По мнению Де Санктиса, Фосколо стал предвестником новых времен по двум причинам: прежде всего, поскольку в его поэзии говорит настоящий человек – не условная маска аркадской поэзии, изображающей ненастоящие страсти и мысли, облекая их в конвенциональную форму, а «человек в его внутренней жизни, в интимных чувствах его гражданской природы», «цельный человек в слиянии его внешней жизни патриота и гражданина и в его интимных личных чувствах». Иначе говоря, поэтический субъект и биографическая личность совпадают, стирая расстояние между персонажем, который говорит «я», и человеком, который ставит свое имя на обложке книги, – и когда речь идет о гражданских темах, и когда в стихах рассказано о личных привязанностях. Используя богословскую метафору, можно сказать, что главное – реальное присутствие эмпирического человека за его литературным представителем, который в тексте говорит от первого лица.