О современной поэзии

Стилистический разрыв с текстом нулевой степени настолько велик, что текст становится непроницаемым. Что такое «Большой белый рефрижератор в ночи времен / Распространяющий дрожь по городу»? Образ, украшающий verbum proprium, или метафорическое произведение, утратившее всякую связь с естественным способом выражения мысли? Независимо от содержания отдельных отрывков, на мой взгляд, ясно, что язык «Солнца на поводке» не ограничивается метафорическим переодеванием или метонимическим вырезанием частей того, что доступно ощущению, а следует иной логике. Кажется, что в голове у Бретона не существует фразы, сцены или истории нулевой степени (разве что очень расплывчатые); скорее он позволяет вести себя цепочке непонятных другим психолингвистических ассоциаций, «мимесису невнятного сознания, а значит, тому, что непонятно не только адресатам, но и самому этому сознанию»; так создается субъективная, недоступная другим, не поддающаяся расшифровке поэзия, которая не допускает парафраза, «выходит за границы внятного языка» и выражает «хаос или молчание, свойственное всякому герметическому знанию», а проще – «затемненность отношений между людьми»325. По мнению Барта, современная лирика – это уже не орнаментальная вариация прозы, как классическая поэзия, а «другой язык или продукт особого мироощущения»: до сих пор мы говорили о стиле как о продукте особой чувствительности; теперь мы можем понять, как и почему поэзия в отдельных случаях становится другим языком.

Хотя затемненность и трудность не исключают друг друга, всякий текст имеет свою доминанту: есть преимущественно темные стихи, преимущественно трудные стихи, а также стихи, которые не описать в рамках данной оппозиции. Один из признаков первых – произвольность употребления метафор. Помещая рядом два семантических поля и убирая посредника в виде сравнения «как», метафора оказывается для логики самой рискованной фигурой, поскольку она сближает то, что рациональный язык разъединил бы или сближал бы чрезвычайно осторожно. Расширить свободу метафоры означает уменьшить пространство ясной коммуникации и отдалить искусство от известного всем мира – это понял еще Ортега-и-Гассет, когда определял метафору как «наиболее радикальное средство дегуманизации»326. Трудность, наоборот, не до конца разрушает существующие в понятном всем тексте логические связи и возлагает на парафраз задачу восстановить их. Если правда, что две эти формы отсутствия коммуникации всегда существовали, правда и то, что современная лирика их преобразила. Менее чем за столетие пространство, которое литература отводила автобиографическому содержанию и субъективному стилю, невероятно расширилось, сегодня, согласно нашему исходному представлению о лирике, теоретически поэт может говорить что хочет и как хочет, изобретая все новые формы отсутствия коммуникации между людьми. До орфического романтизма, до символизма и исторического авангарда то, что Фортини называет затемненностью, было редкой аномалией; теперь это часть горизонта ожиданий, с которым мы беремся за книги со стихами. Так и трудность, связанная с личностью поэта, необычная для досовременной эпохи, для постромантической поэзии стала нормой. Если рассматривать их вместе, эти два явления означают одно: триумф субъективной отстраненности над мимесисом, персонального слога над публичным словом, индивидуального таланта над традицией.

Глава 4 Литературное пространство современной поэзии

1. Остаточное содержание

Мы убедились, что со второй половины XVIII века до начала XX века европейская поэзия претерпевает невероятную метаморфозу: теоретически поэты завоевывают полную лексическую, метрическую, синтаксическую и риторическую свободу; наряду с экспрессивизмом значения появляется экспрессивизм формы; стиль превращается в продукт особого мироощущения или в крайнем случае иного языка. Если справедливо, что многие писатели пытались ограничить анархию, справедливо и то, что возвращение к порядку теперь являлось исключительно личным выбором, столь же слабым и спорным, как и противоположный выбор. Мы говорили, что современная поэзия – это литературное пространство, у которого есть центр и две периферии; в центре находится лирика, на перифериях – две противоположные, зеркальные попытки оспорить ее примат: long poem, то есть повествовательное или эссеистическое сочинение на неавтобиографическую тему, и поэзия, стремящаяся превратиться в чистую форму, в чистый звук. Если основное различие заключается в связи с эмпирической автобиографией автора, внутренний элемент текстов, обеспечивающий единство нашей территории, – это субъективная, экспрессивистская природа формы. В общем представлении людей нашей эпохи сам факт того, что кто-то пишет стихами, воспринимается как способ отойти от фразы нулевой степени и переключить интерес читателя с содержания на стиль. Об этом кратко сказано на одной из страниц «Дневника размышлений»: