О современной поэзии

Затемненность рождается из исключительно субъективной деформации речи нулевой степени, основанной на ясной логике и понятном всем смысле, – так происходит, когда мы придумываем метафоры, никак не связанные с чувственным восприятием или с привычными ассоциациями, которые соединяются у нас с каким-то предметом, человеком или ситуацией. Если я говорю: «Ахилл – это муха» или «Этот стол – яблоко», я заменяю общепринятые семантические поля на свое собственное семантическое поле, символическую проекцию моего субъективного отличия и затемненности отношений между людьми. Трудность – это временная загадка, основанная на различии в знаниях, которое может восполнить парафраз, позволив читателю получить сведения, указываемые поэтом. Когда Данте называет «ту, чье тридцать тайное число»323 или когда Монтале завершает «Увидеть бы тебя…» образом, который кажется странным, читатель сначала удивляется, но затем раскрывает тайну, найдя в примечаниях нужные объяснения. В этой связи Фортини должен был уточнить, что есть два типа трудностей и два типа парафраза, поскольку невозможно спутать текст, содержащий отсылку ко всем доступным, публичным сведениям, с текстом, отсылающим к незначительным происшествиям из частной жизни; тем не менее не вызывает сомнения, что объяснить образ шакалов на поводке – то же самое, что объяснить упоминание о тайном числе тридцать или слова «меж войлоком и войлоком державный» в первой песни «Божественной комедии» [пер. М. Лозинского. – Прим. пер.]. Хотя природа аллюзии, которую объясняет комментатор, иная, в обоих случаях возможно привести фигуры к гипотетической фразе нулевой степени.

Разумеется, затемненность и трудность – не исключающие друг друга состояния, а относительные величины, зависящие от степени компетентности читателя, связанные между собой, как крайние точки шкалы. Если правда, что обе они существовали всегда (трудность – неотъемлемое свойство поэтического языка, «поэтический слог» – всего лишь аппарат сложных синонимов, которые выбирают, чтобы отдалить сочинение в стихах от обычной речи), правда и то, что современная поэзия изменила их природу и частоту их появления, увеличив количество индивидуальных аллюзий и начав погоню за необычными образами. Когда я читаю «Et l’Homme saigné noir à ton flanc souverain» («И умирал черно у ног твоих Мужчина») в «Рыдала розово звезда», я могу решить, что эта строка родилась благодаря трансформации элементарной фразы или благодаря отдаленному мимесису действия, события, предмета; однако я также могу решить, что Рембо описал на бумаге неясный умственный процесс – затемненный, несводимый к обычному языку и к обычному восприятию. В эпоху исторического авангарда затемненность еще больше усиливается, расшифровать текст становится еще труднее. Вот как начинается стихотворение Бретона «Le Soleil en laisse» («Солнце на поводке») из сборника «Земной свет» (1923):

Le grand frigorifique blanc dans la nuit des temps
Qui distribue les frissons à la ville
Chante pour lui seul
Et le fond de sa chanson ressemble à la nuit
Qui fait bien ce qu’elle fait et pleure de le savoir
Une nuit où j’étais de quart sur un volcan
J’ouvris sans bruit la porte d’une cabine et me jetai aux pieds de la lenteur
Tant je la trouvai belle et prête à m’obéir
Ce n’était qu’un rayon de la roue voilée
Au passage des morts elle s’appuyait sur moi324

.

Большой белый рефрижератор в ночи времен

Распространяющий дрожь по городу
Поет для себя самого
Его гулкая песнь похожа на ночь
Прекрасно справляющуюся со своим занятием и плачущую от того, что ей это известно
Той ночью, когда я был сторожем на вулкане,
Я бесшумно открыл дверцу будки и упал к ногам неспешности
Она казалась мне столь прекрасной и готовой повиноваться
Словно спица гнутого колеса
Когда мимо шли мертвые, она прижималась ко мне.