Читаем О современной поэзии полностью

Однако не все современные стихи одинаково непонятны. Фортини, посвятивший этой проблеме одну из своих последних работ, различает два типа сопротивления интерпретации – затемненность (oscurità) и трудность (difficoltà).

«Затемненность» – это состояние текста или его части, не позволяющее быстро сделать такой парафраз, который бы удовлетворял требованиям к парафразу, то есть уменьшить, насколько это возможно, присутствие автореференциальных элементов, сохранив референциальные. Метафору «Ахилл – это лев» перевести (понять, объяснить) легче, чем «Ахилл – это муха», по крайней мере в культурном контексте, где лев превратился в традиционный стереотип. Ясно, что вторая метафора является «темной», только если вырвать ее из контекста, который вполне может ее оправдать и сделать не менее понятной, чем первая. Если же взглянуть на экспрессивно-стилистическую функцию и познавательную функцию (всегда относительной) непонятности или непроницаемости текста или его части, можно сказать, что эту «затемненность» невозможно и не нужно «побеждать» или «преодолевать», ведь на самом деле она существует как особая «фигура», подобная умолчанию или эвфемизму. Чтобы не пропала важная часть «сообщения», эта «затемненность» должна остаться; как известно, это, кроме всего прочего, мимесис «затемненности» отношений между людьми.

«Трудность» – это свойство затемненности, не основополагающее, но временное свойство, с ней можно справиться, если читатель обладает определенного уровня компетенцией. «Трудность» – это тоже стилистическая черта, более того, во многих литературных традициях трудность является организованной и намеренной. Она отличается от «затемненности» тем, что допускает и даже требует интерпретации и парафраза. Поэтическая «затемненность» предстает как непреодолимое препятствие, как (об этом уже сказано) «ядро, которое невозможно разбить», то есть как система не поддающихся рациональному объяснению эквивалентностей [sic: вероятно, они все же поддаются рациональному объяснению]: в крайнем случае «затемненность» выходит за границы внятного языка, ее крайняя форма – хаос или молчание, свойственное всякому герметическому знанию; в нашем столетии их популярный вариант предложили авангардисты и сюрреалисты. «Трудность», напротив, предстает как временная загадка, которую можно разгадать при помощи определенных инструментов, а значит, при помощи критического прочтения или герменевтики, показав (типичный для любителей аллегорий) разрыв между языковым предметом, для которого существует бесконечное множество «переводов», и его временным коммуникативно-рациональным «переводом»322.

Перейти на страницу:

Похожие книги

ОТКРЫТОСТЬ БЕЗДНЕ. ВСТРЕЧИ С ДОСТОЕВСКИМ
ОТКРЫТОСТЬ БЕЗДНЕ. ВСТРЕЧИ С ДОСТОЕВСКИМ

Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»). Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»). Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»).

Григорий Померанц , Григорий Соломонович Померанц

Критика / Философия / Религиоведение / Образование и наука / Документальное