О современной поэзии

Сегодняшняя муза, особенно американская муза, не может не расстаться с «литературным и общественным ярлыком феодализма и заморских каст»311 и не выражаться прозой или используя новую поэтическую форму – более гибкую и открытую действительности: за изобретением верлибра проглядывает философия истории. В 1897 году Малларме публикует в окончательном виде одно из своих главных сочинений по поэтике – «Кризис стиха», где собраны размышления, записанные в разное время начиная с 1886 года. Автор «Броска костей» одним из первых уловил смысл происходящего:

Примечательно: в литературной истории всех народов впервые всякий, с неповторимой своей манерой игры и слухом, может – соревнуясь с оргáнами великими, всеохватными и вековыми, на чьей клавиатуре скрытой себя славит ортодоксия, – собрать для себя инструмент <…> Каждая душа есть мелодия, и требуется ее подхватить: на то есть у всякого своя флейта или виола312.

Более открыто об этом сказано в ответе на анкету Жюля Юре «О литературной эволюции», опубликованном в «Écho de Paris» в 1891 году:

Мы наблюдаем теперь без преувеличения исключительное, единственное в истории поэзии зрелище: ибо всякий поэт в своем уголке выводит на собственной флейте напевы, которые ему нравятся; впервые в истории поэты больше не поют по написанным нотам. До сих пор – не правда ли? – им нужно было сопровождать свое пение игрой на громадном органе официального метра. Так вот: мы слишком долго на нем играли, мы устали. <…> В неустойчивом, разрозненном обществе невозможно создать устойчивое, окончательное искусство. Из незавершенного устройства общества, которое в то же время объясняет духовное беспокойство, вытекает необъяснимая потребность в индивидуальности, прямым отражением которой являются сегодняшние литературные проявления313.

Если прежде в стихотворных произведениях строго соблюдались правила просодии, сводившие многообразие индивидуальных стилей к норме коллективной музыки, революция в метрике, которую наблюдал Малларме, освободила мелодию каждого, позволив поэтам повиноваться собственному слуху и превратив искусство, где властвовал ритуал, в индивидуалистическое искусство, рожденное, чтобы подарить голос «флейте и виоле каждого» и, как сказал бы Пруст, продемонстрировать собственное видение мира.

Это новшество было настолько глубоким, настолько бросающимся в глаза, что оно меняло горизонт читательского ожидания: то, что поэт может писать стихи без жесткой структуры и переходить к новой строке, когда ему заблагорассудится, – на самом деле невиданное событие. Когда пал последний, главный бастион древнего искусства версификации, автор получил по крайней мере теоретическую возможность выражаться автономно, словно его стиль – исключительно результат его личного взгляда. Если же поэт решает соблюдать полученные в наследство метрические формы, его выбор получает иной смысл, чем до того, как верлибр превратился в норму. Нетрудно понять, что подобный метрический триумф индивидуального таланта над традицией свидетельствует о глубокой исторической метаморфозе и отражает «необъяснимую потребность в индивидуальности», отличающую современный мир. Спустя почти два десятилетия после высказываний Малларме журнал «Поэзия», который основал и которым руководил Маринетти, в годы, предшествующие рождению футуризма, публикует «Международную анкету о верлибре», на которую было получено много любопытных ответов, в том числе краткий и резкий ответ поэтессы Мари Доге: