О современных методах исследования греческих и русских документов XVII века

5. Текст грамот, сопровождавших в Москву икону, содержит любопытный пассаж, на основании которого можно сделать вывод, что одновременно с написанным Ямвлихом образом ивириты привезли не рукопись, содержавшую описание Ивирского монастыря и сказание о Богоматери Вратарнице, как полагали ранее, а другую икону Богоматери «с изображением монастыря и его окрестностей» (Там же. С. 273–280).

Выявив ряд новых фактов, непроясненных обстоятельств заказа и доставки в Москву копии Иверской Богоматери, вопросов, на которые нет ответа в специальной литературе, B. Г. Ченцова воссоздает следующую картину (мы приводим здесь лишь ее схему, оставляя возможность обращения к деталям в критической части нашей работы).

1. Заказ на изготовление копии Портаитиссы для Москвы не был связан с Никоном; более того, он и не мог исходить от Новоспасского архимандрита: чудотворная икона Ивирского монастыря являлась прославленной на всем греческом Востоке христианской реликвией, и думать, будто получение ее копии было делом, доступным для архимандрита пусть даже и столичного монастыря, теснейшим образом связанного с семьей Романовых, не приходится. Изучение истории появления Никона в Москве, его прежних и новых связей, исследование первых лет правления Алексея Михайловича, ситуации при дворе и, наконец, внешнеполитических планов царя и его ближайшего окружения позволяют прийти к выводу о том, что идея получения Россией копии чудотворной Иверской иконы, этого «символа единения православных христиан» (Там же. С. 283), принадлежала одному из «кланов» русской политической элиты, по-видимому, стремившемуся к присоединению к Русскому государству грузинских земель (Там же. С. 281, 283), а вовсе не «малоизвестному тогда в Москве Никону» (Там же. С. 13). Можно предполагать, что инициатором «челобитной Никона» являлся отец царицы Марии Ильиничны И.Д. Милославский (Там же. C. 241). В таком случае не приходится удивляться, что просьба о копии Портаитиссы «была выполнена столь быстро и весьма тщательно» (Там же. С. 13). Судя по всему, к документу, который принято называть «челобитной Никона», Новоспасский архимандрит не имел никакого отношения: не случайно, видимо, то обстоятельство, что он создан не в обычной среде, где появлялись бумаги такого рода; его почерк также «отличается и от предполагаемых автографов Никона» (Там же).

2. Современная наука, располагающая возможностями сравнительного изучения ивирского подлинника московской копии 1648 г., не может не констатировать наличия тех значительных отличий этих двух образцов, которые буквально бросаются в глаза при их сопоставлении: «…присланный в Россию образ не похож на афонский и заметно отличается от него размером». И хотя, казалось бы, ясно, что «икона должна прежде всего символически представлять святой лик, а не свой конкретный прототип, так что точность в воспроизведении иконографических особенностей в современном понимании «копирования» могла быть и не столь важна», нельзя не поставить серьезный (как это покажет дальнейшее исследование) вопрос: «Но только ли этим объясняются отличия подлинника чудотворной иконы от ее московского списка?» (Там же. С. 14).

3. Ответ на этот вопрос, по сути дела, дает изучение двух греческих грамот, РГАДА. Ф. 52. Оп. 2. № 307 и 308, которые являлись сопроводительными документами при доставке в Москву копии Портаитиссы в 1648 г. и которые занимают едва ли не центральное место в исследовании интересующей нас здесь темы.

Писцом грамоты № 307, адресованной ивирскими монахами царю Алексею Михайловичу, как это можно теперь, в результате палеографических исследований 2007 и 2010 гг., утверждать, является иеромонах Антоний Ксиропотамит, известный переписчик рукописных книг и писец документов XVII в. В своей совсем новой работе («Иеромонах Антоний…»), вышедшей уже после рецензируемой здесь книги, В. Г. Ченцова, принимая наблюдения греческих палеографов относительно того, что Антоний владел двумя типами книжного (и, разумеется, документального) почерка, считает, что его второй вариант – это то письмо, которым писана грамота № 308, адресованная архимандриту Никону. Это наблюдение не только ставит точку в истории возникновения двух документов, сопровождавших в 1648 г. в Москву икону Иверской Богоматери, но и решает вопрос о месте создания этих грамот: палеографические и дипломатические (печати) особенности № 307 и 308 позволяют сделать предположение о принадлежности этих грамот к серии документов, связанных своим происхождением с метохами афонских монастырей в Дунайских княжествах (Там же. С. 41–49).

Доказательство молдовалашской (а не афонской) локализации грамот № 307 и 308 ведет, с одной стороны, к уяснению причин возникновения тех отличий ивирской Портаитиссы и московской копии, о которых было сказано выше, а с другой – позволяет по-новому рассмотреть вопрос о происхождении писавшего московскую икону мастера.