О современных методах исследования греческих и русских документов XVII века

Это – первый филологический экскурс В. Г. Ченцовой в нужной для нас части ее книги. Из него мы узнаем немало «интересного». Во-первых, это невозможность для монаха, в данном случае – писца или иконописца, указать свое отчество или даже фамилию. Любопытно, что замечание такого рода, очень важное для ее работы, В. Г. Ченцова делает без всякой аргументации, ссылок на источники и литературу Между тем, здесь следовало бы быть осторожнее, привлечь разного рода справочники и каталоги, а не спешить с добычей еще одного «доказательства» для подтверждения своей в высшей степени оригинальной гипотезы. Специальная же литература дает материал для следующего наблюдения: как в византийский, так и в поствизантийский периоды а) сами переписчики рукописей (их записей существовало и дошло до нас гораздо больше, чем «колофонов» иконописцев), хотя и редко, но все же указывают свои отчества и фамилии (по двум буквально взятым наугад справочникам мы нашли их более десятка в период с XIV по XVIII вв.[55]); б) такие же сведения могут сообщаться о писцах другими лицами, так или иначе имевшими отношение к созданию рукописи (или иконы, как это мы видим в случае с копией Портаитиссы в грамотах № 307 и 308). Для монашеской среды указания такого рода представляют собой не правило, а исключение, их появление вызвано определенными причинами, догадаться о которых в большинстве случаев едва ли возможно. Тем не менее, то обобщение, которое позволяет себе В. Г. Ченцова, неверно. Ивирским монахам, составлявшим грамоты царю Алексею Михайловичу и архимандриту Никону, не было никакой нужды заниматься фальсификацией сведений о происхождении их иконописца. Зная все о своем собрате, ивириты как бы дополнительно подтверждали сведения иконописца в его надписи, и наоборот, можно сказать, что надпись самого Ямвлиха на иконе в данном случае «подтверждает» сведения о нем, сообщенные в грамотах.

В. Г. Ченцова замечает: «Если бы в подписи под иконой Ямвлих действительно пожелал указать имя своего отца, то, видимо, слова του 'Ρωμανού стояли бы непосредственно за его собственным именем» («Икона Иверской Богоматери…». С. 272], совершенно не считаясь ни с тем пространством, которое могла на данной иконе занять надпись иконописца, ни – особенно – с тем стихотворным размером, которым мастер решил сделать запись о своей работе. Она, видимо, полагает, что с правилами стихосложения (даже столь простыми, как в нашем случае] можно расправляться столь же легко и просто, как и с приемами палеографического анализа. Мы уж оставляем за рамками подробного разговора (по причине их полной антинаучности и, следовательно, отсутствия необходимости всерьез реагировать еще и на фантазии такого рода] представления В. Г. Ченцовой о том, что перенос ударения при чтении (но не на письме!] стихотворной строки с του 'Ρωμανού на του 'Ρώμανου меняет значение анализируемого слова! (Там же.]. Интересно, во что бы превратился текст Гомера или Гесиода при таком к нему подходе!

Предлагая рассматривать του 'Ρωμανού в качестве указания на происхождение Ямвлиха (из Романа], В. Г. Ченцова упускает из вида, что тогда оно должно было бы быть выражено либо путем его согласования в падеже с именем собственным, к которому это указание относится, т. е. стоять не в родительном, как в нашей надписи, но в именительном падеже (и об этом свидетельствуют многочисленные записи греческих манускриптов], либо с помощью предлога έκ с родительным падежом[56]. Поскольку здесь это не так, соображение В. Г. Ченцовой не может быть принято в расчет.