О современных методах исследования греческих и русских документов XVII века

Важным тезисом В. Г. Ченцовой является ее соображение относительно «довольно заметных» отличий московской копии иконы Портаитиссы 1648 г. от ивирского оригинала – «и по размерам (московская имеет размер 135 χ 81 см, а афонская – 137 χ 94 см], и по некоторым деталям иконографии» («Икона Иверской Богоматери…». С. 273]. Опираясь на эти факты, В. Г. Ченцова настойчиво проводит мысль о том, что прототипом московской копии был не подлинный чудотворный образ Ивирского монастыря, а некая другая икона, скопированная Ямвлихом в Яссах. Автор, правда, уже в самом начале своей работы продемонстрировала нам верное понимание такого рода отличий: базируясь на недавних исследованиях историков позднегреческого искусства, она, казалось бы, вполне сознательно рассуждает о том, что «икона должна прежде всего символически представлять святой лик, а не свой конкретный прототип», и что «точность в воспроизведении иконографических особенностей… могла быть и не столь важна» (Там же. С. 14]. Однако эти рассуждения саму В. Г. Ченцову в действительности не удовлетворяют: если бы она стремилась к объективному решению вопроса, а не к получению еще одного «балла» в пользу своей гипотезы, она без труда обнаружила бы в истории греческого и русского искусства множество фактов, свидетельствующих против ее желания использовать отсутствие фотографического сходства копий при доказательстве происхождения памятников иконописи[64]. Но поскольку для ее построении все это – только помеха, она ограничивается лишь указанной нами парой замечаний, дополнив свои рассуждения как бы вскользь упомянутым фактом будто бы «заметного отличия» московской и ивирской икон по размерам.

Как видим, рассуждение В. Г. Ченцовой о «заметных отличиях» московской копии от ивирской чудотворной иконы является не более чем трюком, долженствующим и с этой стороны поддержать ее идею относительно молдавского происхождения образа, присланного в Москву в 1648 г.

Что же касается первого аргумента, с которого начинается возведение всего строения В. Г. Ченцовой, то тут все совсем несерьезно. Чего стоит, в самом деле, заявление автора, будто тот факт, что «Никон из всех многочисленных афонских чудотворных икон выказал особый интерес именно к иконе Портаитиссы из Ивирона», «остается загадкой» («Икона Иверской Богоматери…». С. 12}? Можно подумать, что будущий патриарх прямо-таки растерялся, оказавшись перед необходимостью выбирать из множества предметов восточной святыни. В действительности ничего подобного не было, ситуация с появлением в России ряда важных реликвий Христианского Востока, о которых говорит В. Г. Ченцова, относится к более позднему времени, а в 1647 г. никакой «проблемы выбора» не было и быть не могло, и никакой «загадки» для исследователей просто-напросто не существует.

На самом деле все достаточно просто: Новоспасский архимандрит Никон, приближенный царя Алексея Михайловича, уже имеющий большое влияние на правителя России и (как один из самых деятельных участников «кружка ревнителей благочестия») на его ближайшее окружение[65], узнав из «первоисточника», т. е. от монахов афонского Ивирского монастыря, о находящейся на Св. Горе древней иконе Богоматери Вратарницы, о чудесах которой, скорее всего, имел представление из существовавших на русской почве «Сказаний», решил воспользоваться благоприятной ситуацией (а именно своим положением при дворе и нуждой Ивира в получении русской материальной помощи) и заказать для себя копию чудотворного образа. Копия Портаитиссы и была изготовлена для Никона и вручена ему отдельно, спустя несколько дней после того, как была переведена и прочитана грамота ивиритов царю Алексею Михайловичу: об этом мы можем судить по указанию Посольского приказа о времени перевода посланий Ивирского монастыря царю – 13 октября 1648 г. и архимандриту Никону – 17 октября[66]. Совершенно ясно, что икона была передана Никону только после перевода сопроводительной грамоты, предназначавшейся Новоспасскому архимандриту, т. е. 17 октября 1648 г. или вскоре после этого.

Нетрудно заметить, что В. Г. Ченцова, не изучая труды таких серьезных исследователей истории Русской церкви XVII в., как митрополит Макарий (Булгаков) или Η. Ф. Каптерев, или сознательно игнорируя результаты их классических работ, занимается созданием собственных «сценариев», текст которых наполнен всякого рода тайнами, загадками, «неожиданными находками» и, как итог, – в высшей степени оригинальными выводами, разгадками, открытиями.