После больницы заехал к Давидовскому. Выиграл в шахматы – 5:1. Начал читать «Иудейскую войну», увы, у Фейхтвангера нет глубины Томаса Манна…
14 декабря
Последние новости из Радиокомитета: Леонард Косичев уходит в журнал «Латинская Америка», туда, где явно лучше. Завидки берут. Я даже подходил к нему и тронул за локоть человека, который уходит. А тут сидишь и вкалываешь, как предпоследний пролетарий умственного труда. Как я люблю говорить, «с горя» потратил 3 рубля на спортлото в надежде на сказочный выигрыш. Если мимо кассы, то и это переживём. Живы будем – не помрём. Тихо едешь – дальше будешь. И прочие перлы народной премудрости. И, конечно, козьмо-прутковский терпентин…
15 декабря
С утра в ГУМ за альбомом – хороших альбомов нет. Но есть длинные очереди, то ли за тюлью, то ли за коврами. Стоят какие-то приезжие, в шалях и сапогах, в телогрейках и ушанках, с мешками и котомками. Всех национальностей, в основном Кавказ и Средняя Азия. Гортанная речь. А где останавливаются в Москве? Ютятся на вокзалах?.. А рядом величественный Кремль, заснеженные ёлки, имперский покой…
17 декабря
Соболь через АПН хочет куда-то уехать. Мне без языка некуда деться. Попробовал сунуться в издательство общества «Знание». «Оставьте анкету… подумаем…» А радио утомляет всех: летучки, прослушивания передач, эфиры, дежурства, начальственные накачки и постоянный стрекот пишмашинок (докомпьютерное время. – 10 декабря 2018 г.).
19 декабря
19.50, сделал паузу в послании и… погладил брюки. Только сегодня! Опасный аттракцион. На манеже утюг и Ю.Б. Спешите увидеть! Только сегодня!
как писал поэт.
Умер Твардовский. Официальное сообщение было, а некрологов ни в «Правде», ни в «Труде» нет. Юрию Никулину – 50 лет. Стареющий клоун – тоже грустная тема…
20 декабря
Сегодня появился некролог с длинным шлейфом подписей. Александр Трифонович прожил всего лишь 61 год.
Это – Твардовский, и он же:
24 декабря
Щекастик дома после 23 боткинских дней. Я уходил на работу, она сладко спала, уткнувшись в подушку…
26 декабря
Дома всё нормально. Щека медленно приходит в себя… Вчера даже побывали в кино – «Андрей Рублёв» Тарковского. На работе отпечатал небольшую рецензию для памяти, воздав хвалу и Андрею, и оператору Вадиму Юсову за осязаемый сверхчувственный зрительный ряд, который ощущаешь физически: это и белая кипень церквей, и ломающиеся отражения в реке несущихся всадников, и город, объятый чёрным пламенем, и многое другое…
Ещё раз о фильме «Андрей Рублёв». Конечно, это здорово, конечно, высокопрофессионально, конечно, с блёстками таланта, конечно, на фоне идущего косяка киноподелок это явление. Всё это так. И тем не менее. Такую картину хочется судить иными, более высокими мерками, хочется её, слегка подталкивая, тащить на пьедестал шедевра. И вот тут маленькая заминка. Картина сделана несоразмерно: она слишком длинна, мрачна, тягуча… Мрачно, тёмно, безысходно. Забитый, невежественный народ, ужасный быт (начало XV века), набеги иноземцев, кровь, разбой, насилие, нищета, боль, страдание. Жизнь, которую всё время топчут и унижают. Это не только «И всюду страсти роковые, / И от судеб защиты нет», – это ещё и абсурдность какого-то замкнутого круга. Возводят храмы, потом их уничтожают, снова возводят и снова уничтожают, народ тянется к чему-то лучшему, но так и не дотягивается, одно поколение сменяет другое, и те же мечты, та же тяга, та же разбитость, то же отчаянье, – и всё по кругу, из которого не вырвешься. Таково впечатление от фильма. Но спасают диалоги между Рублёвым и Феофаном Греком о том, что тёмен народ сам по себе или его таким сделали и нужно ли народу искусство, а если нужно, то какое?..
Фильм кончился, люди встают и… молчат. И дело даже не в том, что они подавлены, а главное: им нечего сказать. Всё это надо переварить, переплавить, переосмыслить. Но как? Для многих это просто невозможно. Два интеллигента пожимали плечами и мямлили: «Непонятно, зачем надо было рассказывать, как лили колокола… непонятно, почему на эту картину люди рвутся?..» Людям нужна сложность, но такая, чтоб была и где-то простота. Одноклеточная сложность?..
28 декабря
Недолго музыка играла. И снова пришлось везти Ще в больницу, на этот раз на Щипке, 12-я, бывший роддом. Опять анализы, передачи, письма-послания…
В метро подвыпивший работяга, а может, шизик, исступлённо кричал: «Это вы сделали меня дураком!» Никто ему ничего не ответил. Все тупо молчали.