О Сталине и сталинизме

5) И все же главная причина того, что люди, сильные волей, не раз смотревшие в глаза смерти, нередко ломались на следствии, соглашались на чудовищное самооклеветание, состояла не в страшной жестокости следствия. Все дело было в том, что эти люди неожиданно были лишены почвы, на которой они выросли. Тут человек напоминает растение, выдернутое из земли и брошенное на произвол ветров и непогоды, лишенное питания, влаги и солнца. Идеалы разбиты. Врагов классовых перед тобой как будто нет. Народ, советский народ, настроен враждебно. Ты — «враг народа». Опереться не на что. Человек летит в пропасть и не понимает причины. Почему? За что?…

Разумеется, было немало людей, которые сдавались без боя. Атмосфера внутритюремно-следственного террора создавала соответствующие безнадежные настроения. Многие «свеженькие» заключенные сразу же подписывали все, что им подсовывали, считая, что сопротивление бесполезно и защита невозможна. При этом возникало новое явление в следственной практике, когда стороны мирно договаривались и о «преступлениях», и о «мере наказания». Очень многие военные поражали меня подобной «мягкостью». Они говорили: «Нет, бить себя я не позволю. Если не нужен им — пусть расстреливают. Подпишу все, что они хотят», И делали это без всякой борьбы, без сопротивления. И это тоже был своеобразный протест против произвола».

2

Политических заключенных различные «тройки», Особые совещания осуждали заочно. Порой все же состоялись суды, но суды «особые» — на них никого не допускали, не было защитников, не было даже прокурора. Продолжался такой суд, даже по сложным делам, не более 5-10 минут. Суд над Косаревым занял 15 минут — это было редкое исключение. Для многих заключенных день суда становился их последним днем, так как по закону от 1 декабря 1934 года приговор следовало приводить в исполнение немедленно. Некоторых приговоренных к высшей мере несколько дней, а то и месяцев держали по каким-то причинам в камере смертников. Большинство казнили сразу после суда: стреляли в затылок на лестнице или в тюремном коридоре, расстреливали в подвале группами. В подвале на Лубянке и в Лефортове, как мне рассказывали, запускали тракторный двигатель, чтобы на улице не было слышно выстрелов. Узников других московских тюрем возили расстреливать на окраину города. Е. П. Фролов записал рассказ одного из тех, кто не раз конвоировал приговоренных. Их отвозили на пустырь, примыкающий к одному из московских кладбищ. Там, у кладбищенской стены, и расстреливали. Занимались этим двое людей, жившие в землянке. Когда привозили осужденных, из землянки выходил человек с испитым лицом, принимал документы и заключенных и тут же расстреливал. В землянке, куда конвоир однажды зашел, на столе стояли две бутылки — одна с водой, другая с водкой.

Расстреливали мужчин и женщин, молодых и глубоких стариков, здоровых и больных. Как свидетельствует старый большевик А. П. Спундэ, известного латышского коммуниста Ю. П. Гавена доставили к месту расстрела на носилках. Гавен вступил в РСДРП в 1902 году, активно участвовал в революции 1905 года, провел многие годы на каторге, где был искалечен и тяжело заболел туберкулезом. Он занимал пост председателя ЦИК Крымской АССР, а затем работал на дипломатической службе. По свидетельству дочери Героя Советского Союза генерал-лейтенанта и начальника ВВС Красной Армии Я. В. Смушкевича, его также несли расстреливать на носилках.

Тех, кто не был приговорен к расстрелу, после осуждения ждали долгие годы тюрем, а затем лагерей. Исторического описания этих тюрем, лагерей и ссылки, подобных, например, многотомному исследованию М. Н. Гарнета по истории царской тюрьмы, пока нет. Однако немало сделали художественная литература и мемуаристика. Под рубрикой «Лагерная литература» в моей библиографии около 200 наименований рукописей и книг, почти половина которых опубликована зарубежными издательствами.