О свободе: четыре песни о заботе и принуждении

К этому моменту я уже потеряла счет людям, которые признались мне: если рождение ребенка – это «выбор», то почему же те, кто решает произвести потомство, требуют «особого обращения» (налоговых льгот, декрета, бесплатных детских садов и так далее)? В ответ на подобные вопросы, – в которых ненароком отдается эхом решимость правых прекратить финансирование социальных услуг, включая государственное образование – эксперты по всей стране штампуют жалобные тексты о том, почему мы должны заботиться о детях – особенно о чужих. Аргументация зависит от взглядов автора: иногда дети имеют значение, потому что они – будущее поколение граждан, а иногда – носители традиций исчезающих или угнетенных народов; иногда они будущие налогоплательщики, а иногда – будущие революционеры; иногда они наши будущие медсестры и домашние сиделки. Если подобные аргументы убеждают некоторых людей больше заботиться о чужих детях или будущих жизнях в целом – отлично. Но лично мне они кажутся несколько странными, поскольку мне всегда казалось, что дети имеют значение просто потому, что они имеют значение – они такие же люди, как мы, разве что поменьше и с другим уровнем потребностей. Они не отдельный вид: они «уже» и «еще не». Более того, мы были ими, а они и есть мы, хоть иногда мы и забываем об этом (и под забыванием я имею в виду буквальное забывание в понимании Винникотта: достаточно хорошие родители дают ребенку возможность забыть об опыте пребывания на их руках, в то время как удел родителей – продолжать помнить о ребенке). Прославление нерожденных по вполне понятным причинам оказалось сопряжено с риском. Но у пролайферов нет никаких причин отбирать у нас право на признание ценности континуума между уже существующей и потенциальной жизнью (континуума, который для меня иногда воплощается в поразительном, пускай и явно биологическом факте, что матка новорожденного младенца уже содержит все свои яйцеклетки – иными словами, что яйцеклетки, которые однажды могут стать внуками беременной матери, живут внутри нее с ее рождения).

Заботиться о неродившихся детях вовсе не значит настаивать на том, что все неродившиеся существа должны появиться на свет. Забота заключается в признании того, что к тому моменту, когда вы закончите читать этот абзац, в мире родятся около 250 детей для будущего, которого не существовало, когда вы начали его читать. Так что прежде чем откинуться под кайфом величественного безразличия к тем, кто переживет нас, нам стоит признать, что безразличие к тому, что будет после нас, вероятно, ничем не отличается от сбрасывания токсичных отходов, которые гарантированно отравят всех, кто вступит с ними в контакт. А затем можно поспорить с тем, что, поскольку вы никогда не встретитесь с заболевшими людьми лично и вряд ли будете живы, когда они заболеют, или поскольку вам в принципе не то чтобы симпатичны люди – особенно малыши, рыдающие в самолетах, – то вы свободны от любых обязательств. Вовсе не обязательно доказывать индивидуальность эмбриона, проводить вечеринки для будущих матерей, диснеефицировать Таймс-сквер или относиться к существам будущего и настоящего как к этически идентичным, чтобы понять, что подобная логика морально неприемлема.

Климатический кризис не станет дожидаться, пока мы освободим людей от неверной привязанности к репродуктивному футуризму. У нас нет времени на то, чтобы вся планета подписалась под лозунгом «Не рожайте, а заводите сородичей!» С двойной уверенностью (столь распространенной в академических и левых кругах) настаивать на том, что если бы мы просто приняли правильную формулировку проблемы (или, по крайней мере, согласились в выборе формулировки, от которой точно стоит отказаться), то стали бы на шаг ближе к образованию жизнеспособных союзов, необходимых для сосуществования и выживания, – всё это пустая трата времени, которого у нас уже нет. Вместо того чтобы искать единственную рамку для мобилизации людей в связи с климатическими проблемами, мы куда вероятнее выиграем от принятия разнообразия, воплотив то, что Феликс Гваттари однажды представил в «Трех экологиях» как «созвездие отдельных групп, сходящихся в своего рода единую разобщенность, прагматичную сплоченность без плотности».