О свободе: четыре песни о заботе и принуждении

Многие ветви радикальной экологической мысли заходят на эту территорию, поскольку борьба с систематическими угрозами биосфере, какой мы ее знаем, зачастую требует бросить на человечество и планету взгляд с высоты птичьего полета – он может подтолкнуть к поистине тревожным переменам в восприятии и новым инициативам. Выживание (а также, скажут некоторые, размножение) – это (вероятно) врожденный инстинкт; но философы с блестящим успехом заставляют нас переосмыслить и откалибровать наше привычное поведение, помогая нам представить – почувствовать, понять, – что всё может быть иначе. Мы можем быть иными. Наш способ обитания на планете может быть иным. Наше отношение к смерти, в том числе наша собственная смерть и смерть нашего вида в целом, могут быть иными. Наше отношение к репродуктивному футуризму может быть иным. Наше отношение к нечеловеческим формам жизни может быть иным. Наше преодоление, распространение и понимание свободы и долга могут быть иными. Вопреки нашему инстинкту спасти «цивилизацию» (ср. этос Илона Маска, который, по его словам, он унаследовал от Айзека Азимова: «…люди должны продлить цивилизацию, минимизировать вероятность наступления темных веков и сократить их продолжительность, если они всё же наступят»), абсолютно резонно задуматься, должно ли ее спасение быть нашей целью во что бы то ни стало. Я согласна, что проблемы, стоящие перед нами, невозможно осмыслить, если мы не готовы экспериментировать с перспективой, модель которой предлагает экологиня Лора Уотт: «Хотя изменение климата и приводит к новым и непредсказуемым сдвигам, я не сомневаюсь, что планета Земля выживет, а различные виды биологического мира адаптируются и эволюционируют соответствующим образом. Как всегда, произойдут перемены, и в нечеловеческом смысле эти перемены ни „хороши“, ни „плохи“; что лучше: превосходство млекопитающих или динозавров? Ни то, ни другое – это просто варианты развития событий. По-настоящему ужасающий смысл изменению климата придает вполне реальная вероятность, что мы его не переживем – хотя опять же, как будет лучше: с людьми или без? С нашей точки зрения – хорошо, если мы выживем, но в целом это лишь один из возможных вариантов развития событий на постоянно меняющейся планете».

Нужно научиться балансировать между пространными мысленными экспериментами Мортона, крупномасштабной невозмутимостью Уотт и пылким боевым духом активистов вроде Хеглар, которая объявляет: «Если я смогу сохранить лишь толику того, что мне дорого, это будет моя толика, и я буду вечно хранить ее. Если я смогу спасти лишь одну травинку, то сделаю это. Я выращу из нее целый мир. И буду жить в нем и ради него». Перемещение между этими режимами – не просто очередное интеллектуальное упражнение. Нам нужно позволить себе переполниться свирепой любовью и узнать, на что будет похожа эта любовь, если мы ослабим хватку.

МУЗЕЙ ПУТЕШЕСТВИЙ – КОНЕЦ ИГРЫ – ДВОРЕЦ СОВРЕМЕННЫХ СВОБОД – НАШИ ДЕТИ И ДЕТИ НАШИХ ДЕТЕЙ – ЧТО БУДУЩЕЕ СДЕЛАЛО РАДИ МЕНЯ? – И СНОВА УРОДЛИВЫЕ ЧУВСТВА – ПОЛИТИКА И ТЕРАПИЯ – ЕЗДА В СЛЕПЫХ ЗОНАХ

Поговорите с кем угодно о глобальном потеплении хотя бы несколько минут и наверняка услышите очередную вариацию на тему «У меня просто нет на это сил». Глобальное потепление – явление слишком депрессивное, слишком ошеломляющее, слишком парализующее, слишком грустное, слишком пугающее, слишком невообразимое. Я понимаю. На самом деле я вовсе не считаю, что мы можем или должны как ни в чем не бывало фантазировать о том, что переживем (вызванное нами) шестое массовое вымирание, которое в конечном итоге может уничтожить знакомую нам жизнь на Земле, включая «наших детей и детей наших детей». Учитывая настойчивые, ежедневные призывы, адресованные человеческому времени и сердцам, кажется резонным спросить, КОГДА ЖЕ настанет время для осмысления вызванных климатом тревоги, страха, гнева, горя и бессилия – чувств, которые могут оказаться бездонными или парализующими, если отдаться им полностью? Тем более, как известно любой исследовательнице тревоги, катастрофизация непознаваемого будущего – не самая продуктивная и не приносящая успокоения деятельность, которая на удивление мало способствует развитию нашей способности справляться со стрессом. И кому, в конце концов, есть дело до наших чувств, если на первом плане для нас, вне всяких сомнений, должно быть действие? Почему я – в эту самую минуту – вообще продолжаю настаивать на чувствах, а не голосую за Новый зеленый курс, не выступаю за меньшее потребление пластика и мяса, не помогаю тем, кто более уязвим, или просто бешено не протестую?