О свободе: четыре песни о заботе и принуждении

Гребаные мужчины. Мужчины, которые лапают, угрожают и оскорбляют девочек, мальчиков и женщин. Наконец, им пришел конец. «Это победа», – говорят комментаторы. «Мы в ярости», – говорят они. У каждого эксперта есть мнение о том, что случилось с нами – «выжившими» в культуре изнасилований.

Мы, кажется, тоже ведем себя осторожно и действуем стратегически. Мы шепчем друг другу: «Пожалуйста, не мути воду и не приводи неподходящие аналогии прямо сейчас». Мы в страхе предостерегаем друг друга: «Пожалуйста, я прошу тебя, придерживайся могущественного источника феминистских истин, неопровержимых свидетельств о насилии и выживании и не отвлекайся на серые зоны и сложности. Не сейчас. Ставки слишком высоки. Наконец-то процесс пошел!» В доверительной беседе мы признаем сложности, но просим не говорить о них за пределами наших тщательно охраняемых феминистских покоев, где, как мы надеемся, с ними будут обращаться с большой осторожностью.

Но эти сложности – не теория. Не частные вопросы. О них свидетельствуют не только самые яркие исторические примеры, такие как ложь Кэролайн Брайант об Эмметте Тилле, или сатанинская паника из-за сексуального насилия в детских садах 1980-х и 1990-х годов, или лесбиянки, ныне известные как «Четверка из Сан-Антонио», ложно обвиненные в сексуальном насилии в середине 1990-х… Эта сложность – то, что нетерпимая и, на первый взгляд, феминистская реакция на сексуализированное насилие часто обусловлена расизмом, сексизмом и гетеронормативностью, а не содержательной феминистской критикой – для многих из нас является тем самым ключевым фактом, который абсолютно невозможно осмыслить в привычных понятиях, чье обсуждение ни в коем случае нельзя до более подходящих времен.

Далее Уорд рассказывает о своей партнерке – учительнице средней школы, которая получила выговор за «неспособность обеспечить безопасную сексуальную обстановку» после того, как выяснилось, что двое из ее учеников тайком пробрались в класс на перемене, чтобы заняться оральным сексом по взаимному согласию. Уорд связывает этот случай с давней историей о том, как лесбиянки становятся «первыми подозреваемыми, когда (предположительно) происходит сексуальное насилие; в расширенной семье им говорят держаться подальше от детей; соблюдать дистанцию в раздевалках, душевых и других местах, где гетеросексуальные женщины предполагают отсутствие однополого желания и впадают в панику, если оказывается, что это не так», и так далее. Она напоминает нам, что «многие квир-персоны, в том числе квир-женщины, осознают, что нас всегда могут обвинить в том, что мы со своей сексуальной избыточностью, неразборчивостью, непредсказуемостью или наглостью поставили других в неудобное положение, а то и заставили чувствовать себя изнасилованными. Именно по этой причине некоторые из нас не могут сходу осудить обвиняемых и „поверить всем женщинам“, потому что мы сами были среди обвиняемых, мы любили обвиняемых, и мы видели, как институции штампуют обвинения, чтобы защитить собственные интересы».

Некоторые высмеивают подобные опасения и считают их «моральной паникой по поводу моральной паники», или называют тех, кто их высказывает, плохими актерами или их защитниками. Другие утверждают, что в связи с расширением прав ЛГБТК+ такие опасения по сути являются пережитками прошлого и что не следует использовать наследие гомофобии и трансфобии, чтобы замалчивать неправомерные действия людей любой сексуальной ориентации и половой принадлежности. Третьи убеждены, что «нюанс», «сложность», «контекст» и «серые зоны» – это кодовые слова, призванные дискредитировать или отвлечь наше внимание от более простых истин, более простых обвинений и более простых наказаний; некоторые отмахнулись от летящих щепок и указали на то, что в лесу полно женщин и квир-персон, с которыми обращались подобным образом, поэтому, к сожалению, справедливо отплатить им тем же в бесконечно малом масштабе.

Такое отношение понятно, когда мы злимся на людей, совершивших неприемлемые поступки, или на состоявшиеся системы, которые изо всех сил старались поддержать или обеспечить этих людей. Но непроработанный гнев – плохая почва для политического действия. Активистка движения за отмену тюремной системы Мариам Каба поясняет:

Одна из тем, о которой я постоянно говорю – это важность трансформации ваших личных травм в политическое действие. Итак, у вас есть индивидуальная травма, которую вы переживаете, и у вас есть политические устремления, которые могут существовать отдельно от травмы.

Приведу пример. Я пережила изнасилование. И я была реакционной жертвой… Я хотела отомстить. Это было важно. Я должна была это проработать. Я должна была пройти через это… Если бы тогда меня пригласили на дискуссию и спросили, что нам делать с насильниками, я бы сказала: «Убивать». Таков был бы мой ответ.