Секвенирование полного экзома все-таки выявило опечатку, одну недостающую букву в очень большой длинной книге. Семья сидела за круглым столом под градом сыпавшихся на них слов, которых хватило бы на целый словарь. Врачи говорили:
Под конец жизни, как написано в Википедии, Человек-слон лег головой на подушку, чтобы поспать, как все люди, и задохнулся под весом собственной головы, перегнувшей тонкую шею. Но Википедии в принципе нельзя доверять, и уж тем более нельзя доверять информации, содержащейся в самом конце всякой википедийной статьи.
Ей даже хотелось, чтобы главный генетик принялся объяснять, кто такой Протей. Ей даже хотелось, чтобы он вытянул над столом свои толстые, загрубевшие от постоянного соприкосновения с чудом, именитые руки и изобразил пантомимой, как изменчивая вода утекает сквозь пальцы: вот она еще есть, а вот ее уже нет. Если бы он принялся объяснять, она стукнула бы кулаком по столу со всей силы и сказала: «С кем, по-вашему, вы сейчас говорите? В свое время я
Малышка стала первым и единственным случаем синдрома Протея, диагностированным в утробе. Волнение в комнате было почти осязаемым – ощутимым, как крепкое яблоко, – поскольку на древе познания внезапно созрел апельсин. «И все-таки, – настоятельно призывали врачи, – когда придете домой, не ищите никакой информации в интернете». Собственно, в этом-то и заключалось основное различие между прошлым и нынешним поколением. Она скорее умрет, чем не станет искать информацию. Умрет в прямом смысле слова.
«Доказано, что эффективность стимуляции повышается на 3 %, когда что-то плохое происходит с хорошими людьми», – написал человек с ником БеконЭмбрион на сетевом форуме, где шло жаркое обсуждение другого случая синдрома Протея, когда у женщины заново выросли ампутированные ноги. «Во всем есть свои плюсы, – ответил кто-то. – Это же круто! Еще больше ног!»
Люди ездили к сосновым хижинам на окраине города, говорила она малышке, включив старый джаз животу своей сестры. Люди ходили в ночные клубы, и вальяжно сидели под пальмами, и вынимали из задних карманов серебристые фляжки. Это было страшное время, говорила она малышке. Лучшие исполнители были черными, и в Америке действовали законы о расовой сегрегации. Лучшие исполнители были евреями, и началась Вторая мировая война. Но музыканты играли и после непреложного комендантского часа, музыканты играли, пока хоть кому-то хотелось танцевать. Их трубы как будто кричали: «Я здесь, я здесь».
К ним домой пришла сотрудница центра арт-терапии, уселась за кухонный стол, принялась распаковывать свои цветные карандаши, акварельные и пастельные краски с очаровательной несообразностью девушки, которая втыкает ромашку в ствол автомата. Ей хотелось кричать во весь голос: «Искусство?! Ты всерьез полагаешь, что искусство поможет в такой ситуации, сраная ты хиппушка?»
В полночь сестра прижалась к ней еще теснее, ее живот был горячим, как земное ядро, ее дыхание бурлило жаром, как атмосфера Венеры, планеты любви, когда она произнесла: «Может быть… она нам поможет… что-то понять».
Сестра часто говорила о цифрах: с какой вероятностью
Можно было попробовать помолиться. Надеть белую ночную рубашку, встать на колени, сложить ладони перед собой – хотя она сомневалась, что ее молитвы будут услышаны, если учесть, что недавно она написала в портале, что
«Я не вижу, что в этом ничего хорошего», – прошептала ее мама в крошечном тесном пространстве машины, где теперь проходили все их совместные, более-менее сдержанные вспышки ярости, возникавшие сразу, как только они выходили из дома. Мама согнулась над рулем, ее спина загорбатилась, как у бабушки. Вчера вечером они смотрели старые слайды и ели попкорн, и среди теплого свечения кадров из 1976 года она увидела свою юную маму, девочку-подростка в раздельном купальнике, с точно таким же плоским животом, какой прежде был у сестры – стоящей у окна в одних прозрачных стрингах и бейсболке «Цинциннати Бенгалс».