Ремесленник не послушался сейчас же этого неизвестного голоса. Он старался даже успокоить себя разными соображениями. Ребенок спал по-прежнему крепко в своей постельке; ничто его не беспокоило в комнате; на улице также все было тихо. Откуда же может грозить опасность его жизни? Должно быть, это воображение создало такое беспокойство душевное; нужно его прогнать, решил портной и, взяв опять иглу для работы, постарался даже затянуть песню. Действительно, ему удалось успокоиться на несколько мгновений; но потом вдруг по-прежнему объял его страх, на этот раз гораздо сильнее прежнего, и опять он услыхал внутренний голос, более определенный и почти угрожающий: «встань скорее и возьми ребенка из колыбели».
Опять отец прекращает свою работу, и песня сама собой как бы замерла на его устах. Внимательно он озирается кругом и осматривает всю комнату, начиная от своего рабочего стола и до самого последнего, отдаленного уголка ее. Так как он решительно нигде не нашел какого-либо повода опасаться за ребенка, а последний по-прежнему крепко спал в своей постельке, то ему показалось неразумным из-за какой-то воображаемой опасности беспокоить ребенка и вынимать его из теплой постельки. Не слушая таким образом голоса, он опять занял свое место за рабочим столом и принялся за работу; но у него уже исчезла прежняя веселость: он не напевал более песни.
Тщетно употреблял теперь он все усилия к тому, чтобы преодолеть какими-либо соображениями свой страх. Через несколько мгновений страх снова возвратился и гораздо сильнее прежнего; в сердце же с силой громов ого удара опять раздался голос: «Встань скорее и возьми ребенка из колыбели». Теперь, наконец, он сделал то, чего требовал предостерегающий голос. Мгновенно он был уже у колыбели ребенка, поспешно взял его и отнес на свое место, где сам перед этим сидел.
Едва только он успел занять свое место, как в том углу комнаты, где находилась колыбель, раздался сильный грохот. Весь потолок мгновенно рухнул, повалился на колыбель, покрыв ее совершенно мусором и отвалившимися кусками штукатурки. Ребенок проснулся от сильного шума и заплакал; но он был цел и невредимо покоился на руках отца, прижимал его к своему сердцу. Какой живой радостью объята была бедная мать, когда, заслышав громкий шум, со смертельной бледностью в лице, вбежала в комнату; она боялась, что муж и ребенок Убиты, а они оба остались целы и невредимы. Преисполненное глубокой набожностью ее сердце, равно как и сердце ее мужа, налилось искреннейшей молитвой к Господу, когда муж рассказал ей, как чудесно был спасен дорогой им ребенок».
Кем мы живы по настоящую минуту? Кто Дает нам силы к трудам? Кто поддерживает жизнь нашу, милует, терпит нас, помогает во всех благих предприятиях наших, подкрепляет в несчастьях, спасает и избавляет от всех зол, — кто, как не Господь? «О Нем бо живем, и движемся, и существуем», — говорит апостол. Если бы не Господь хранил нас через Ангела Своего в годы детства нашего, если бы не терпел Он неправды наши в лета юности, зрелости нашей, если бы не восхотел ждать обращения нашего и поступил бы с нами по правосудию Своему; давно бы нас не было на свете, давно бы тела наши лежали в могиле, были пищей червей, а души, быть может, томились бы во мраке бесплодным раскаянием, что мы по собственному нерадению лишились надежды на лицезрение Бога. Да, все это бесчисленное множество даров, которыми мы незаслуженно пользуемся в жизни своей, все это от Бога.
Надобно быть твердо убежденным, что очи Господа, бесконечно светлейшие солнца, смотрят неуклонно на сынов человеческих и ничто не утаивается от них, ни мысль, ни мечта, ни сердечное какое бы то ни было ощущение.
«Представьте себе самую темную ночь, — говорит один арабский мудрец, — самый черный мрамор, и самого черного муравья. Бог в такую беззвездную ночь, на таком мраморе не только видит этого муравья, но и слышит топот ног его».