О вечном и преходящем

В халдейских храмах⁴⁷ время изображалось в виде таинственной спирали. Особенно ярко выражена пантеистическая идея господства времени над миром и богами в религии народов майя⁴⁸, - индейских племен с поразительной, самобытной культурой, которые воздвигали храмы «Бесконечному времени». У древних персов еще до Зороастра⁴⁹ был культ бога времени Зервана⁵⁰ - крылатого человека-льва. Он, в противоположность сфинксу, имеет человеческое тело и львиную голову. Он стоит на шаре, как на подножии своего трона; в руках у божества царский жезл, тело его обвито змеем, за плечами у Зервана две пары крыльев. Что означает этот метафорический образ? Львиная голова - прожорливость и силу времени, которое уничтожает все: ничто не может противостоять времени. Две пары крыльев - быстролетность времени, устремление его в прошлое и будущее. Змей, обвивающий тело Зервана, - это движение времени; пасть чудовища - смерть; жезл в руке - царственная власть. Зерван правит миром и распоряжается им, как своим владением. Шар, который попирает Зерван своими ногами - это космос во власти времени. Не только у индуистов, но также у орфиков, пифагорейцев, маздеистов⁵¹, буддистов, стоиков и платоников есть учение о «Великом годе» - цикле времени, после ко­торого исчезает мир.

Учение о времени у Платона отличается отрывочностью, незаконченностью, и присущей ему темнотой, похожей на глубоководье. Платон говорит, что время возникло вместе с небесами и исчезнет с ними. Однако, оказывается, что здесь подразумеваются космические ориентиры времени, а не время как ритм, присущий всей античной теогонии⁵² и космогонии⁵³. Ведь абсолют Платона также подчинен ритму нисходящих периодов-ступеней, а именно: «Неизреченный» в своем снисхождении становится Единым; Единый затем становится Божественным Умом, гнездом божественных идей - прообразом мира, а Божественный Ум в следующем периоде, на низшей по вертикали ступени - Мировой Душой (если Божественный Ум это единство во множественности, то Мировая Душа - множественность в единстве). Эта ступень представ­ляет собой индивидуализацию божественных идей.

Четвертый ритм - творение космоса. Идеи-существа выпадают из плеромы (полноты бытия) и оказываются в плену материальности. Через 26.000 лет мир сгорает в космическом пожаре, не преображается, а уничтожается без остатка. Затем повторяются те же циклы.

Аристотель⁵⁴ считает учение Платона⁵⁵ о божественных идеях ошибкой своего учителя: Божество не творит миры из себя, а оформляет первовещество. Хаос (аналог «ночи Брамы») для Аристотеля - неоформленная ма­терия. Абсолют - не творец космоса, а демиург - мастер, который имеет в своем уме образцы и по ним созидает физикальные предметы, как скульптор из мрамора - изваяние. Однако тайну времени и вечности Аристотель, как и Платон, не смог решить. «Самое загадочное в мире - это время» - говорил он.

Отношение античных язычников к времени отразилось с большей яс­ностью, чем в философии и мифологии, - в мистериях⁵⁶. Вот некоторые мистериальные тексты: «Айон - бог богов безграничного времени», «Янус (языческое божество времени) сотворил все и правит всем» (Мессала, римский предсказатель, живший в I веке до н.э.). В Элевсине, в предместье Афин - центре греческих мистерий, была найдена статуя Айона с надписью: «Айон пребывает всегда неизменно; не имеет ни на­чала, ни конца, ни середины, который сотворил все». В книге Орфея⁵⁷, содержащей ритуальные гимны, сказано: «Кронос⁵⁸ (божество времени у древних эллинов) создал все из себя». Поэтому для язычников время - непобедимый владыка, беспощадный тиран. Через всю поэзию античного мира проходят волны тихой грусти или безнадежной тоски. Тень смерти покрывает землю. Она как бы учит язычника дорожить мигом бегущего времени; вечности для него не существует, а миг как луч ускользает из рук. Радость язычника это хо­ровод приговоренных к смерти. У Гомера⁵⁹ есть строки: «Все на земле скоротечно; всего же, что не растет и цветет, человек скоротечен» ⁶⁰. Душа Ахилла говорит Одиссею, что лучше быть батраком на земле, чем владыкой в царстве мертвых.

Античный оптимист Эпикур⁶¹ утешал себя парадоксом: «Когда мы есть, то смерти нет; когда смерть есть - нас нет». Эта позиция страуса, который зарывает голову в песок, чтобы не видеть врага, на самом деле представляет собой вопль обреченного, который просит, чтобы ему за­вязали глаза перед казнью, страшась меча.