О великом ученом и атеисте

Решение начинается с постройки. Рафаэль быстро ставит один ящик за другим в пирамиду, не разбирая, какой большой, какой маленький. Вот поставлен третий. Рафаэль карабкается по пирамиде с четвертым ящиком в руках, но в этот момент все сооружение с грохотом разваливается: в основание положен слишком маленький ящик.

Рафаэль отскакивает, стоит, поглядывая то на яблоко, то на ящики с выражением недоумения. Его светлые брови нахмурены, точно он действительно раздумывает, что ему делать дальше. Наконец он вздыхает и снова принимается за работу.

И сколько раз в течение часа раздается в вольере грохот разваливающейся пирамиды! Рафаэль строит упорно, настойчиво, поглядывая на яблоко и глотая набегающую слюну.

И вот пирамида воздвигнута. Рафаэль уже несколько раз начинает постройку с самого большого ящика. Вот он поставил четвертый и пятый — пирамида держится. Рафаэль явно устал. Он долго стоит на вершине построенного им сооружения, протягивая руки к плоду, сердито оскаливая зубы. Наконец спрыгивает, хватает шестой, ящик и снова взбирается на вершину.

Цель близка. Рафаэль поводит носом, вдыхая запах яблока, в возбуждении вертит в руках ящик, словно раздумывая, что с ним делать, и решительно ставит его себе на голову.

Так стоит он несколько секунд, всей фигурой выражая недоумение: как же вышло, что ничего из его усилий не получилось!

— Бывало и со мной, — добродушно усмехается Павлов. — Решишь задачу, а с ответом не сходится. Что же тут раздумывать! Значит, неверно решил.

Рафаэль с остервенением кидает ящик вниз и прыгает с пирамиды, развалив все сооружение.

Несколько секунд он стоит неподвижно. Но снова хватает ящики, на этот раз прямо начиная с самого большого.

— Эта ассоциация уже у тебя образовалась, — шепчет Павлов. — Ну, думай дальше.

Рафаэль, нахмурясь, сердито сопя, строит свою пирамиду. Второй ящик он ставит на ребро. Ящик падает. Рафаэль поднимает его и ставит плашмя.

— Вот и вторая ассоциация, — приговаривает Павлов. — Ну, думай, думай!

Он возбуждается не меньше самого Рафаэля. Ему с удивительной ясностью представляется то, что происходит в голове обезьяны при решений задачи: волны возбуждения, бегущие к пищевому центру от всех центров, раздражаемых видом ящиков, ощущением от прикосновения к ним, движением работающих рук и ног.

«Да, да, временные связи, ассоциации, и ничего больше, — говорит себе Павлов. — Задача сложная и несомненно умственная: нужно поставить ящики именно под плодом, брать и ставить их правильно друг на друга — внизу большой, затем поменьше, и чтобы стояли прочно. Это настоящая научно-техническая задача. И все же в ее решении ничего, кроме ассоциаций, нет. Рафаэль „знает“, с чего нужно начинать — положим, с первого ящика. Это одна ассоциация, а рядом другая — ящик нужно поставить под самым плодом. А там третья, а там четвертая. Простейшее, элементарное мышление».

Да, это простейшее элементарное мышление. Первая ступень, зачаток сознания.

И эту ступень, этот зачаток сознания Иеркс и Келер пытаются изобразить в виде особого, специального процесса, который будто бы не имеет ничего общего с ассоциациями, то есть, на языке физиологии, с условными рефлексами.

Нет, господа, не выйдет! Сначала простейшие, потом более сложные, потом сложнейшие ассоциации — вот и все «мышление» обезьян. Механизм этого примитивного думания весь как на ладони. Во всем этом «мышлении» действительно ничего нет, кроме наших условных рефлексов и цепей этих ассоциаций.

Павлов стоит неподвижно, крепко держась пальцами за сетку вольеры. Рафаэль, неприязненно косясь на него, громоздит ящик за ящиком. Вот он, осторожно карабкаясь, поднимается на вершину пирамиды и разваливается на ней в полном изнеможении.

Отдых длится недолго — несколько секунд. Рафаэль вскакивает, тянется к яблоку, хватает и могучим прыжком перелетает на любимое место —. перекладину под потолком вольеры. Задача решена. Рафаэль получил вознаграждение за свой труд.

— Что же, отсюда можно понять, каким образом происходит мышление человека, о котором столько разговоров и столько пустой болтовни, — говорит в раздумье Павлов. — «Мышление» обезьяны — в ее поступках. Мы видим его своими глазами. В этом доказательство ее «разумности». А поступки показывают, что ничего в ее «разуме», кроме ассоциаций, правильных и неправильных, кроме комбинаций ассоциаций и неправильных комбинаций, нет. Успех обезьяны — в том, что у нее имеются руки, даже четыре руки — больше, чем у нас. Благодаря этому она имеет возможность вступать в очень сложные отношения с окружающими предметами. Вот почему у нее образуется масса ассоциаций, которых нет у других животных. И все же… — Павлов с улыбкой смотрит на Рафаэля, — до человека, господин Рафаэль, тебе далеко, — говорит он. — У нас, кроме разнообразия движения рук, имеется сложность движений речи. А по этой части, — Павлов качает головой, — ты совсем слаб. Слабее даже птицы — попугая.

Еще ступень — и на ней мышление человека.

В его основе те же временные связи, те же ассоциации, что у обезьяны и у собаки.