О великом ученом и атеисте

Некоторые исследователи считают, что вся деятельность собаки исключительно ограничена инстинктами и что дальше их она никаким манером не идет, — с возмущением продолжает Павлов. — А у нас, видите ли, вместо инстинктов — психика. Человек не понимает, что психика неотделима от инстинктов, то есть, по-нашему, сложных безусловных рефлексов, не понимает, что она из них развивается. Вот вам, — Павлов указывает палкой на Розу, закрывшую наконец пенал, — совершенно отчетливая любознательность, или на нашем языке, ориентировочный, исследовательский рефлекс. А из этого рефлекса выросла наша любознательность, она есть продолжение и расширение его.

Конечно, рыть непроходимую пропасть между человеком и животным миром — значит заменять науку сказкой об особом, «божественном» происхождении человека. Но, с другой стороны, приписывать человеческую психику животному, даже самому высшему, — нет, это тоже не наука.

О «специальной интеллигентности» обезьян сообщили миру как о величайшем открытии американец Иеркс и немец Келер.

В их опытах обезьяны обнаруживали прямо-таки сверхъестественную умственную одаренность.

Обезьяны, оказывается, «понимали» предложенную им задачу, «размышляли» над ней, находили решение.

Это была будто бы совершенно особая способность, не свойственная низшим животным. Иеркс и Келер с пренебрежением отказывали собакам в этой способности. Здесь — низший тип работы мозга, всего лишь «ассоциационный процесс».

— Какое вредное, я бы сказал — прямо паскудное стремление уйти от истины! — возмущался Павлов. — Совершенно ясно, что стремление сделать психологическое отличие обезьяны от собаки есть открытое желание психологов уйти от ясного решения вопроса, сделать его таинственным, особенным. Какие же основания они имели для этого? Ну, какая разница между собакой и обезьяной? И дальше, я бы сказал: какое отличие обезьяны от ребенка?

Павлов негодующе потрясает руками перед собой. Он идет в наступление.

— Основное отличие обезьяны от собаки, — говорит он с глубоким убеждением, — заключается в том, что обезьяна имеет больше возможности для механической работы по сравнению с собаками, у которых нет рук, нет таких подвижных конечностей с пятью отдельными пальцами, которые дают возможность выбросить, захватить, поставить… — Павлов энергично жестикулирует, изображая эти движения. — Значит, у обезьян двигательный аппарат куда совершеннее, чем у собак. А что дальше? Дальше на зрителя действует то, что обезьяны очень похожи на нас — и руки и все ухватки. Однако если разобрать весь тот. путь, который проходит обезьяна, чтобы решить предложенную ей задачу, то там, где можно шаг за шагом проследить все этапы этого пути, ровно ничего такого нет, чего бы мы не изучали на собаках. Точно такой же «ассоциационный», а по-нашему — условно-рефлекторный процесс, что и у собак.

Павлов разводит руками, выражая недоумение: как можно отрицать этот очевидный факт!

— А господа психологи типа Иеркса или Келера, — продолжает он, — пользуются такими пустыми представлениями, как, например: обезьяна отошла, «подумала на свободе» по-человечески и «решила это дело». Конечно, это дребедень, ребяческий вздор, недостойный вздор. Мы очень хорошо знаем, что сплошь и рядом собака какую-нибудь задачу решает и не может решить, а стоит ей дать отдых, положим денька на два, тогда она решает. Что же она в это время подумала, что ли? Нет, просто в связи с утомлением появлялось на сцену торможение, а торможение все смазывает, затрудняет и уничтожает. Это самая обыкновенная вещь. Когда опыты ставились в большом количестве, то обезьяна гораздо больше путалась приходила в отчаяние, как расстроенный человек, — совершенно отчетливое влияние усталости. А затем мне бросилась в глаза такая вещь. Сплошь и рядом, когда задача у обезьяны путается, она действительно отводит глаза в сторону или вбок, а потом повернется снова и сделает. И это очень просто. Когда она двигается, у нее мелькают в глазах предметы, а когда отвлечется, то отдыхает. Так и должно быть. Вот как дело представляется по-настоящему!

Много задач решает обезьяна. Терпеливо, настойчиво усложняют предлагаемые ей упражнения. Все более и более трудные препятствия преодолевает она, чтобы достигнуть заветной, соблазнительной цели — схватить яблоко или грушу.

Сочный плод висит под потолком вольеры. Ящики разнообразной величины и формы расставлены в беспорядке на полу. Рафаэлю уже приходилось доставать низко подвешенное яблоко, встав на стоящий под ним ящик. Эта связь, эта простая ассоциация — между ящиком и пищей — образовалась в его мозгу. Был у него опыт и в перетаскивании ящиков и в постановке их друг на друга. Теперь поставлена задача: нагромоздить целых шесть ящиков — и не там, где они лежат, а в определенном месте, — чтобы достать плод.

Рафаэль принимается за работу, то и дело с вожделением посматривая на яблоко. На обезьяньей рожице — выражение озабоченности и нетерпения.